– Это не совсем так, – возражаю я и оглядываюсь в поисках Стюарта, который куда-то запропастился сразу после того, как мы вернулись из бистро. – Вы не видели папу? Я с ним тоже хочу попрощаться.

– По-моему, он у себя в кабинете, – говорит Бетти, стоя ко мне спиной и снимая что-то с плиты.

На первом этаже у Стюарта есть комнатка с письменным столом и полками, где он занимается научной работой. Моя ладонь лежит уже на ручке двери, когда я слышу его голос:

– Звучит неплохо! – Тон Стюарта отличается от обычного. Веселее. Бодрее. – Жду с нетерпением! – И потом, немного тише: – Да. И я тебя тоже.

Я вхожу. Муж вздрагивает от неожиданности и сует телефон в карман брюк.

– Я уезжаю, – говорю я, а затем с безразличием, которого на самом деле не чувствую, добавляю: – Кто это был?

Мы никогда не задаем подобных вопросов. Между нами неписаное соглашение, что мы доверяем друг другу. Как и «принятие» того, что огромное количество времени мы уделяем работе.

– Просто коллега.

– Из клиники?

Зачем я его допрашиваю?

– Нет. Это женщина, с которой я раньше работал. Я снова столкнулся с ней на конференции, и выяснилось, что она тоже интересуется изучением обезболивающего, о каком я тебе рассказывал.

Обычно именно на этом месте я отключаюсь, но от слова «женщина» в сочетании с тем обрывком разговора, который я подслушала, мне становится… ну, не по себе. Как и от того, что муж не смотрит мне в глаза. Я вспоминаю, что с конференции он вернулся поздно и что он не ответил в очередной раз на мои инициативы в постели.

– Вы встречаетесь в девять часов вечера? Сегодня? В воскресенье?

Стюарт бросает на меня вызывающий взгляд:

– Да. Ты правильно расслышала. Она пишет статью и хочет побольше узнать о моих исследованиях.

– Я не подслушивала! – возражаю я. – Я только собиралась попрощаться, перед тем как поеду к отцу.

Муж гладит меня по щеке:

– Надеюсь, поездка будет удачной. Передавай ему от меня привет.

– Непременно! – Я разворачиваюсь, чтобы выйти, но, прежде чем успеваю себя сдержать, спрашиваю: – И когда же ты работал вместе с этой женщиной?

– Около трех лет назад. Она временно замещала одного из врачей в нашей клинике.

Три года назад? Примерно в то время Стюарт перестал заниматься со мной любовью.

– А как ее зовут?

– Джанин. – Он отвечает, не глядя мне в лицо.

Я выхожу и еще раз целую детей, прежде чем покинуть дом. Но мозги у меня кипят. Возможно ли, что у моего мужа роман на стороне? Нет, успокаиваю я себя, быстро шагая к станции. Как я и всегда считала – он просто не из таких. Не сильно отличается от меня. Однако, когда сажусь в поезд, успев в последний момент, я не могу объяснить тревожное чувство в груди.

Мне приходит электронное письмо. От круглосуточной службы информации нашей страховой компании. Я перечитываю его дважды. А потом пишу сообщение Салли.

Отец живет в бунгало 1970-х годов из желтого кирпича, которое считалось весьма модным, когда они с мамой въехали туда вскоре после постройки. Там прошло мое детство. Когда я рассказываю людям, что выросла у моря, они говорят – наверное, это было чудесно. Вспоминая это сейчас, я вынуждена признать, что наша жизнь выглядела вполне идиллически. Но пока я росла – все, о чем могла думать, это как поскорее удрать в Лондон.

Отцу нравилось там жить. Давным-давно он рассказывал мне, что «любил лондонский ритм» в молодости (он на десять лет старше мамы), но, когда она забеременела, решил, что я должна расти на свежем воздухе, которого они были лишены. Вероятно, каждое поколение родителей стремится предоставить своему потомству возможности, отсутствовавшие у них самих. Разве не поэтому мы со Стюартом сократили расходы на все остальное, чтобы позволить себе такие «роскошества» для девочек, как занятия по актерскому мастерству, курсы живописи, уроки вождения для Мелиссы и хорошую одежду? Об этом не могло быть и речи, когда я была подростком. Я до сих пор помню, как мне приходилось довольствоваться единственной парой школьных туфель, в отличие от моих подруг, чьи родители были более обеспеченными.

Мне никогда не хотелось иметь брата или сестру. Мы были счастливы втроем. Конечно, оглядываясь назад, я понимаю, что мама, которая тоже была единственным ребенком в семье, как и отец, изо всех сил старалась, чтобы все было как положено. Выходные мы проводили вместе. Мы собирали ракушки на пляже. Однажды мама нашла особенно красивую со всеми оттенками перламутра, переливающимися внутри, и подарила мне для моей специальной «шкатулки с сокровищами». Папа изготавливал мне воздушных змеев из пробкового дерева и оберточной бумаги. Мы складывали пазлы – одно из его увлечений, хотя мама повторяла, что они ей до смерти надоели. Мы подолгу гуляли на природе вдоль побережья. Мама часто рассказывала мне истории о своем детстве в Уэлльсе. «Как же я скучаю по тамошним долинам», – мечтательно вздыхала она. Когда я поступила в среднюю школу и получила роль Нэнси в рождественской постановке мюзикла «Оливер!», мои родители оккупировали десять первых рядов вместе со всеми своими знакомыми. «Думаю, ты унаследовала этот актерский дар от моей матери! – гордо сказала мама. – Она бы тебя обожала! Мама участвовала во всех любительских драмкружках. Хотела стать настоящей актрисой, но потом появилась я».

Бабушка умерла еще до моего рождения, но мне понравилась мысль, что я продолжаю традицию. Более того, я намеревалась пойти дальше. Это не было моим хобби. Я нацеливалась на то, чтобы пробиться в профессиональные актрисы. Но все равно, возможно, не решилась бы без поддержки нашего учителя по английскому языку, который ставил этот ежегодный мюзикл.

«Это суровый мир, но я не вижу, почему бы тебе не попробовать, – сказал он мне, когда я училась в шестом классе. – Кто-то должен преуспеть, так почему не ты?»

Очевидно, из-за этой его веры в меня, как и веры моих родителей, я удивилась меньше, чем следовало бы, когда меня приняли в одну из известных театральных школ. Я была на пути к своей мечте! Не могла дождаться отъезда, собирая свои вещи так поспешно, что натянутость в отношениях между мамой и папой списала на то, что они уже готовятся по мне скучать. «Не волнуйтесь! – весело объявила я. – К Рождеству я буду дома!»

На что я никак не рассчитывала – так это на то, что мамы там уже не окажется.

Отец сообщил эту новость по телефону, перед тем как мне предстояла проба на роль Порции в нашей первой студенческой постановке «Венецианский купец». Ошеломленная, я вложила все горе и гнев в своего дерзкого персонажа. «Ты играла потрясающе! – заметил один из студентов, когда я ушла за кулисы. – Так реалистично!»

И только потом в общежитии я позволила себе дать волю слезам. Он обнимал меня, пока я горько рыдала, а затем повел в паб выпить. Его звали Мэтью. Он был уже довольно зрелым студентом, на девять лет старше меня. Каникулы проводил в Америке, путешествуя, что звучало для меня очень по-взрослому. Но самое главное – Мэтью понимал мое горе. В подростковые годы после развода родителей он жил то с матерью, то с отцом. «Наверное, это было ужасно», – заметила я.