ХОСЕ САЛЬГАР. На днях он попросил меня: «Расскажи, как все было, когда я уехал в Европу, а они закрыли „Эль Эспектадор“, из-за чего я крепко на мель сел и без места в газете остался. Я тогда хотел описать тебе, какие беды на меня свалились, рассказать обо всех моих парижских приключениях в длиннющих письмах, а кончалось тем, что умолял тебя добыть чек, который причитался мне от газеты». Он только на этот единственный источник средств и мог рассчитывать. «А ты что-нибудь помнишь из тех моих писем?» А я ответил, мол, мне безмерно жаль, потому что их выбросили, как и всякую прочую писанину, которая в газету присылается, но не попадает в печать. Помилуйте! Что уж там такого было? Да и, конечно, он воспроизвел в своих вещах все те выкрутасы собственной фортуны.

И все же в тех письмах был рассказ из первых уст, причем очень-очень личный. Восхитительный, потрясающий, потому что вряд ли кто-то отважится сесть и начать писать, если не владеет пером мастерски. Это тоже мания. Он сказал, что как раз пишет о пережитых нами вместе временах, и потому попросил уточнить кое-какие факты — мол, они ему для первой книги мемуаров нужны. Он воссоздает все в мельчайших подробностях и, несомненно, собирается говорить о вещах, о которых мне ничего не известно.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Существовало якобы Общество друзей для оказания помощи Габито, коротко — SAAG. Но это фикция, потому что общества этого как такового и не было никогда. SAAG собирало деньги, чтобы ему отправлять. Я и пятака туда не дал. А Хулио Марио и Альваро — те да, деньги давали.

ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Так я продолжу, я же не дорассказал историю о Пупе. Когда мы с ним, наконец, встретились, я спросил: «Слушай, а как ты с Пупой познакомился?» А он: «Ну-у, то длинная история. Видишь ли, я тогда совсем без гроша сидел и вдруг получаю открытку из Барранкильи, от приятелей моих из „Ла Куэвы“, подписанную Вилой, Малышом Сепедой, Алехандро. На открытке — пальмы, солнце вовсю сияет, и написано: „Ты, дурень, дрожишь там от холода, а мы здесь на солнышке нежимся. Давай, приезжай“. А я сказал: „Вот сволочи, лучше б денег прислали!“».

ЭРИБЕРТО ФИОРИЛЬО. Эту открытку они здесь прямо сварганили, на стойке «Ла Куэвы». Владелец книжного магазина «Мундо» Хорхе Рендон знал, как подобные штуки, «сэндвичи», изготавливать. А Херман Варгас отправил Габо телеграмму с сообщением, что внутри открытки спрятана стодолларовая купюра.

ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Спустя короткое время курьер ему срочное письмо доставляет из Барранкильи, и там написано: «Поскольку ты такой тупоголовый, ты, видать, не сообразил, что открыточка — это сэндвич с начинкой из сотни долларов».

КИКЕ СКОПЕЛЬ. В прежние времена изображение от открытки запросто отклеивалось. Клей хреновый был, сунешь открытку в воду — картинка-то и отойдет. Вот Альваро и запихал внутрь сотку. В то время закон не позволял слать деньги по почте, потому-то он и не отправил их в открытую.

ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Тогда Габо помчался вниз разыскивать выброшенную открытку в баках, среди гостиничного мусора — вообразите: кондомы, прочая гадость, а он во всем этом роется. Но все ж таки нашел, и внутри правда сто долларов лежали.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Альваро вложил девяносто долларов, и я десятку дал. Мы купюру внутрь засунули и снова открытку склеили.

ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. День был субботний, к тому же в те времена доллары обменять ты только на черном рынке мог, жуткая морока, не то что сейчас — иди к автомату и меняй. А он и без того сам не свой от голода. Стал расспрашивать, где можно доллары поменять, и кто-то ему сказал: «Слушай, есть у нас приятельница, Пупой зовут. Вчера только из Рима приехала, так она там свое жалованье обменяла, и у нее, стало быть, куча денег. Сходи к ней».

Он и пошел, как всегда весь закутанный-замотанный, чуть не помирая от холода. Дело зимой было. Пупа открыла дверь. Нас обдало волной ласкового живительного тепла, это у нее в комнате натоплено — будь здоров, как это, ben riscaldata, vero[59]? А сама Пупа совершенно нагая. На лицо она так себе, но тело великолепное. И чуть что, хоть полнамека, всегда раздеться норовила. Скажешь ей, к примеру: «Ах, какие очки у вас красивые, где вы их покупали?» Так она одежку с себя тотчас скидывала и во всей роскоши своей наготы очки показывала… Да, значит, Габо заходит, Пупа его в комнату ведет и сама усаживается. «Что меня больше всего донимало, — Габо рассказывал, — даже нет — не донимало, а удивляло, так это то, как она непринужденно держится, будто одетая. Очень естественно. Ноги скрестила и давай болтать, о Колумбии со мной заговорила, о колумбийцах знакомых, а я ей говорю: „Послушайте, я вот зачем пришел“. А она: „Ах, ну да, конечно“. Поднимается грациозно так. Идет в другой конец комнаты, там сундучок у нее небольшой стоит. Она его открывает. Достает сколько-то денег. Говорит… а я же вижу, она только и думает, как бы в постель меня затащить, но у меня ж совсем другое на уме. Только и мечтаю, что о еде. Она мне: „Почему бы нам чуточку не выпить?“ А я если б выпил хоть сколько-то, сразу бы и опьянел. Поэтому ей говорю: „Нет, нет, нет, давайте не сейчас, мы с вами после как-нибудь увидимся“. Потом пошел утолять голод и так объелcя, что неделю еще несварением желудка мучился, слишком долго до того впроголодь сидел».

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. У него были замечательные друзья, они очень его любили. Большинство друзей в какой-то момент предают тебя. Причиняют колоссальное зло. Ему же друзья хранили безграничную верность. Черт возьми, да это просто подарок судьбы! А все потому, что он никогда не ныл и не жаловался — мол, друзья не оценили его или что-то такое выкинули… Нет и нет. Они всегда готовы были что-нибудь для него сделать. Тут и сомнений быть не может.

ПЛИНИО АПУЛЕЙО МЕНДОСА. Габриэль каждый вечер писал и засиживался до самого рассвета, работая над вещью, которая потом стала романом «Недобрый час»[60]. Но едва он приступил к работе, как пришлось прерваться: один персонаж, старик-полковник, тщетно ожидающий, когда ему как ветерану гражданской войны назначат пенсию, требовал своего пространства. Отдельной книги. И тогда он создал повесть «Полковнику никто не пишет» — отчасти чтобы расчистить путь для «Недоброго часа», а отчасти из желания изгнать посредством литературы владевших им самим докучных бесов: как и полковник, он не имел понятия, чем прокормится завтра, и все время отчаянно ждал письма, письма с деньгами, а оно так и не пришло.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Я тогда в Гаване жил. Он знал, что я в Гаване. У меня отец кубинец. Родители мне всегда опорой были, и благодаря им я в Гаване мог перекантоваться, но я что делал: я куски аллигаторовой кожи покупал здесь, в Барранкилье, вез в Гавану, там их выделывали и изготовляли из них бумажники и обувь, а я потом все это отвозил в Майами и продавал. Другими словами, я проводил по два-три месяца здесь, в Барранкилье, месяц в Гаване и два-три — в Майами. А после революции съехал оттуда, в том году, когда Фидель к власти пришел, у меня в Гаване дочка родилась… Он знал, что я каким-то боком имею отношение к бойцовым петухам, и прислал мне вопросник. Габито самолично мне вопросы задавал. Позвонил мне и говорит: «Кике, собираюсь послать тебе, чувак, вопросник, так как я, видишь ли, главу пишу…» Понятия не имею, что он там о петухах писать собирался. И давай расспрашивать: «Какие они с виду, бойцовые петухи?», «Какого у них цвета перья?», «Как их излавливают?», «В каких случаях им шею сворачивают?». То да сё, тыщи две вопросов назадавал.