Не так уж много оставалось до конца сообщения, всего несколько фраз, список награжденных заканчивался именем полковника интендантской службы Вемича, того самого полковника времен династии Обреновичей, который заметно продвинулся после гибели своего побратима Сибина Браницы. Каковы были намерения Магдалины, когда она стремительно приближалась к нему, с полной уверенностью угадать было нельзя, но, оказавшись перед ним, она холодно произнесла:

— Надеюсь, что не помешала, я пришла поздравить тебя.

Полковник не знал, что ему делать — то ли отступить перед дамой, то ли стерпеть то презрение, которое было ясно написано на ее красивом лице. Он столько лет избегал встречи с ней, и вот она нагрянула в самый торжественный момент его карьеры, как раз тогда, когда он уже в который раз за сегодняшний день наслаждался указом, опубликованным на первых страницах (ординарец доставил ему все сегодняшние газеты, причем в нескольких экземплярах).

— Магдалина, рано или поздно это должно было произойти... — он пытался найти оправдание.

— Разумеется, ведь в противном случае ты бы по-прежнему распугивал галок вокруг дворца. — Мать Анастаса, сохраняя на лице выражение презрения, повернулась спиной к полковнику и медленно той же дорогой пошла назад.

Отступая вслед за ней, юноша старался остаться незамеченным. Возможно, его осторожность была излишней, потому что дама с бледным лицом производила впечатление существа, ничем не связанного с реальностью. Толпа снова расступалась и затем смыкалась за ней. Где-то вдали, за их спинами, послышался револьверный выстрел. Должно быть, кто-то таким манером дал выход своей радости, в те дни праздновались и куда менее значительные события.

Лишь три ревностных земунских шпиона в черных рединготах и складных цилиндрах, с галстуками на резинке и бакенбардами как у императора Франца-Иосифа, с красными от конъюнктивита глазами и отвисшей нижней губой, посиневшей от чернильного карандаша вследствие постоянного его использования для записей и подчеркивания, — лишь они сочли нужным проверить, что же именно произошло. Служба чтения Австро-Венгерской империи была первой из тайных организаций такого рода, где четко разграничивали собственно чтение самого газетного или любого другого текста и шпионаж за теми, кто посещает тот или иной печатный текст. Судя по объему архивных материалов, педантично рассортированных на отчеты и доносы, венская агентура обладала весьма широкой сетью везде, где имелась хоть какая-то возможность узнать что-либо ценное для усиления безопасности Двойственной монархии. Впрочем, писать теперь было можно все что угодно, уже стало ясно, что цензура становилась все менее эффективным методом контроля, поэтому было очень важно иметь реальное представление о тех, кто все эти публикации читает. Именно поэтому тексты белградских периодических изданий, особо опасные ввиду большого числа читающих их сербов, являвшихся подданными Империи, буквально кишели засекреченными чиновниками, похожими на вышеупомянутую троицу, готовыми зафиксировать и то, кто и с каким жаром стремится влиться в основное русло, и любые, на первый взгляд незначительные детали.

Магдалина Величкович давно уже сложила газету и теперь сидела, рассеянно глядя вдаль и массируя виски ментоловым карандашом от мигрени, популярным средством против головной и зубной боли. Анастас Браница у себя в комнате гадал, кем бы мог быть тот пристыженный полковник, который так хорошо знаком с его матерью, и никак не мог отделаться от туманного впечатления, что его лицо и имя ему знакомы. А тем временем из Земуна в Вену ушла депеша с сообщением о том, что только что над страницами «Правды», где был опубликован указ о присуждении ему высокой награды, в своем кабинете в здании Военного ведомства в результате душевного расстройства выстрелом из револьвера совершил самоубийство сербский офицер. По мнению трех шмыгавших носами шпионов, описанному событию не следует придавать большого политического значения, однако вся эта история представляет собой поучительную иллюстрацию утверждения, что сербы — это непредсказуемый народ, склонный к ярко выраженным крайностям.

В середине июня 1913 года после тщательных многократных проверок Славолюб Величкович аккуратно записал на листе бумаги следующее:

— Анастас сдал экзамены на аттестат зрелости гораздо более успешно, чем можно было надеяться; послав его получать высшее образование во Франции, можно совершенно оправданно избавиться от самого яркого воспоминания о предыдущем периоде жизни вечно печальной жены.

Кроме того, постепенно утрачивая надежду продолжить свой род, адвокат не исключал возможности сделать пасынка наследником и преуспевающим продолжателем своей обширной практики. Разумеется, если он согласится взять фамилию Величкович, мысленно добавлял он всякий раз, когда обдумывал будущее. И подразумевалось, что в Париже юноша поступит на правовой факультет.

— Здесь заранее в точности рассчитано, сколько динаров, то есть франков, потребуется на квартиру, еду, книги, стирку и глажку белья, на парикмахера, почтовые марки и сапожника, вообще на любую статью расходов во время твоего пребывания там. Я уверен, что ничего не забыл. Сторонись сомнительных женщин и болтающихся в кафе бездельников, и денег тебе хватит на все. Ежемесячные выплаты будут поступать на твой счет во Франко-сербский банк, — наставлял его отчим, вручая тетрадь, разграфленную на рубрики, соответствовавшие всем сторонам жизни, под которыми следовали ряды цифр, потом более крупно: ИТОГО и под конец заключительная фраза: «Ergo, настоящим подтверждается, что данная книга содержит сорок (40) листов, или восемьдесят (80) пронумерованных страниц».

— Если возникнут незапланированные расходы, подробно опиши их в письме, я вышлю деньги телеграфом, после того как удостоверюсь, насколько они оправданны! — сказал адвокат на Центральном вокзале. В этот момент приглашением пассажирам прозвучал первый гудок.

— Господин Анастас, уж я прошу вас, помните про ложечку меда натощак и не забывайте вовремя поесть, надеюсь, там найдется подходящая для вас пища... — прослезилась Златана, и тут раздался второй гудок. — А заболят у вас ноги на чужбине, на дне чемодана найдете фунтик с песком, вы его подсыпайте в обувь.

— Пиши мне, что и когда читаешь, — шепнула мать, расцеловав сына в обе щеки и за секунду до последнего гудка паровоза сунув ему в карман поперхнувшиеся временем отцовские часы и перламутровый перочинный ножик.

То ли потому, что при пересадке он умышленно забыл тетрадь отчима в купе, то ли потому, что Париж был совсем не тем местом, где повседневная жизнь легко втискивалась в расписанные заранее узкие рубрики, но Анастас Браница с самого первого дня тратил гораздо больше, чем предполагал Славолюб Величкович. Не желая отчитываться перед отчимом, он уже на вторую неделю съехал из пансиона, адрес которого получил еще дома, и снял гораздо более скромную комнату, сэкономив на оплате жилья как раз столько, сколько нужно было на удовлетворение разнообразных потребностей в центре света. Советам служанки Златаны юноша следовал лишь отчасти. От ужина он отказался очень скоро, а вот песок в обувь подсыпал регулярно — так он чувствовал себя гораздо увереннее среди чужих в городе, который во всем превосходил его родной Белград. И может быть, именно песок был виноват в том, что он начал пропускать занятия, так и не сроднившись с правовой наукой. Понимая, что Славолюб Величкович может немедленно отозвать его назад, он был прилежен ровно настолько, чтобы в своих письмах к нему быть в состоянии к месту ввернуть какое-нибудь выражение, связанное с адвокатской профессией.