Впрочем, в родном городе, помимо бандитов, конечно же, есть и другие знакомые — одноклассники, однокурсники, коллеги по работе в газете, тот же дядя Гоша.

И Маратыч.

— Маратыч… — вслух произношу я. — Вот оно как сложилось…

Поезд останавливается, скрипя и грохоча всеми своими железными суставами. Выхожу из вагона. Вокруг шумит многоголовое существо, именуемое толпой. Слышу призывный клич:

— Такси, такси!

Машу рукой:

— Эй, шеф!

— Куда поедем?

— На Щапова.

Зачем я назвал этот адрес? Наверняка наш спортивный клуб давно закрыт, и вместо него какой-нибудь магазин или склад.

На Щапова меня ждет не просто разочарование — шок. Клуба нет. Его снесли. На том месте, где я вместе с Витьком и Бики постигал когда-то азы стрелкового ремесла, находится заснеженный пустырь. Из сугробов торчат высохшие стебли лопуха и лебеды. Гадство, в глубине души я так надеялся, что удастся расспросить кого-то, узнать хоть что-то о Маратыче…

Отпускаю такси, бреду по улице, поминутно поскальзываясь — лед с тротуаров в Казани не счищают.

Надо что-то решать. В секции нас было одиннадцать человек, я помню практически всех. Придется действовать через них. Опасно, конечно, но иного выхода, раз уж конь завез меня в Казань, нет.

Хм… А почему я решил, что попал сюда по воле коня? Вдруг все наоборот: алкоголь помог мне принять самостоятельное решение? И вообще — может быть, я нащупал выход, нашел опытным, эмпирическим, как говорится, путем способ борьбы с предметом?

«Надо будет обязательно проверить», — решаю я, хотя даже мысль о выпивке вызывает реальные физические страдания.

Прохожу сад Эрмитаж, неуютный, занесенный снегом. Черные деревья, голые ветви издали похожи на косматые, спутанные волосы. Вспоминаю, как раньше мы ходили мимо Эрмитажа каждый день, как ели здесь мороженое, пили газировку в автомате на углу. Вот он, тот самый угол. Стена дома неопрятно шелестит на зябком декабрьском ветру множеством наклеенных вкривь и вкось объявлений. Куплю, продам, сдам в аренду… Неожиданно глаз цепляется за серый листок. На нем всего несколько слов: «Приглашаем мужчин, имеющих хорошую физическую подготовку». Номер телефона. И маленькая картинка: человек в спецназовской маске с поднятой рукой. Я смотрю на эту руку. Указательный и средний палец прижаты, безымянный отставлен в сторону, остальные загнуты.

Наш знак, салют валлийских стрелков. Его показал нам Маратыч, когда мы первый раз пришли в стрелковую секцию. Совпадение? Может быть. А может, и нет. Измученный мозг реагирует заторможено — я стою и тупо пялюсь на объявление. Мне тревожно.

Это похоже на тараканьи бега в фильме «Бег». Меня гонят по трассе и никакой возможности свернуть нет. Можно, правда, остановиться или двинуть обратно, но в моем случае это означает смерть. Я в волю сложившихся обстоятельств обязан действовать быстро. Иначе — все.

Переписываю номер, отправляюсь искать телефонную будку. Ближайшая оказывается возле дома номер восемь по Профессорскому переулку. Будка старая, заслуженная. Стекла, конечно же, выбиты, краска облупилась, двери нет. Но телефон работает.

На счастье, в кармане джинсов завалялась пара жетонов, купленных еще во время житья у дяди Гоши. Вставляю негнущимися пальцами один из них в прорезь, набираю номер и прижимаю ледяную трубку к уху.

Гудки, шорохи. Наконец я слышу голос. Он мало напоминает человеческий — скорее, это рычание старого цепного пса.

— Алло! Я слушаю! — хрипит пес.

Непроизвольно улыбаюсь и хмурюсь одновременно.

Маратыч. Я нашел. Но что будет дальше?

— Проходи, проходи, — грохочет старый тренер, увлекая меня за собой по темным и тесным коридорам. Он подволакивает ногу, горбится и в полумраке напоминает Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери».

«Странно, раньше с ногой у Маратыча все было в порядке», — удивляюсь я — и тут же получаю ответ:

— Видишь, какой стал? Не усидел я, Артем, в теплой конуре. Когда все началось, полез в самую кашу. Бендеры защищал, потом с казаками в Абхазии… Ну, и в прошлом году в Москве.

— А что там было? — удивляюсь я.

— Дураков переписывали! — рявкает Маратыч. — Ворье власть делило, а такие, как я, в расход пошли. Инерция, мать ее. Два осколка. Сухожилие перебило. Хромаю теперь, как Тамерлан. Ну, вот и моя берлога. Заходи, располагайся. Дай-ка я хоть на тебя погляжу, столько лет-то прошло…

Пока Маратыч разглядывает меня, я осматриваю его «берлогу». Это небольшая комнатка в подвальном помещении. Вдоль крашеных стен тянутся трубы, под бетонным потолком висит жестяной фонарь с тусклой лампочкой. Пахнет табаком, сыростью, землей — и оружейной смазкой. Знакомый такой запах. Практически родной.

Стол, стулья, пара шкафов, ящики в углу, диван, аккуратно застеленный армейским одеялом, деревянная перегородка, на ней — плакат: крепкий коротко стриженый парень в камуфляже на фоне гор, поверху надпись: «Soldier of fortune». Судя по гладкости загара на крутых скулах и аккуратности прически, реальных гор парень с плаката и не нюхал.

Замечаю на столе, рядом с телефоном, журнал с таким же названием. На обложке совсем другой персонаж. Вот это реальный солдат, но вряд ли удачи — слишком потухшие у него глаза. Беру в руки, читаю анонс номера: «Что мы делали в Кабуле?», «Третья мировая партизанская война», «Австралийские снайперы стреляют лихо» и так далее…

— Тебя заморозили что ли? — прерывает мое знакомство с журналом рык Маратыча. — Как мистера Мак-Кинли, а?

— В смысле?

— В прямом.

Он насторожено смотрит на меня. Изуродованная шрамами физиономия Маратыча багровеет.

— Как фамилия человека, занявшего первое место на республиканских соревнованиях в семьдесят восьмом? Что стояло в шкафчике в моем кабинете, слева от входа? Как звали кубинца, выдающегося стрелка, о котором я вам рассказывал? Отвечать быстро!

Я невольно подбираюсь, наклоняю голову и чеканю:

— Кубинца звали команданте Вифредо Арче. В шкафчике стояла бутылочка со спиртом для протирки оптики зрительных труб. А на республиканке в семьдесят восьмом победил… я!

Перевожу дух и добавляю:

— Кстати, когда вы однажды обнаружили, что спирт разбавлен, это мы с Витьком отливали. Попробовать хотелось, что это такое — чистый спирт.

Кожа на черепе Маратыча дергается, верхняя губа ползет вверх, обнажая зубы — мой тренер улыбается.

— А я уж подумал — подмененыш какой-то. Ты ведь когда пропал-то? Лет пятнадцать прошло?

— Четырнадцать с гаком.

— Во-от! И выглядеть тебе положено как мужику в тридцать три. А ты… Не обижайся, но пацан пацаном.

— Да я знаю, — машу рукой, плюхаюсь на диван, кидаю в угол сумку. Беззастенчиво вру: — Это у нас наследственное, дед до старости в «молодых человеках» ходил.