— Эбониты слили, гады. Еще вечером, — одними губами произнес Журавлев и еле различимое в темноте лицо его потемнело еще больше. — Наемники в госпитале. Здание окружено, окна под прицелом. В палатах… резня в палатах. Будем пробовать уйти. Делайте, как я. И тихо!

Калюжный был уже на ногах. На цыпочках мы выбрались в длинный госпитальный коридор. В самом конце его, у стола дежурной сестры, горела крохотная лампочка, питавшаяся от автомобильного аккумулятора. Там, за пятном желтоватого света, находилась дверь, ведущая наружу. Я поразился тишине, плотной, ватной тишине, царящей повсюду. Старлей между тем шептал:

— Они рассредоточились. Дверь держат трое, еще человек семь добивают больных, остальные в оцеплении. Остальных врачей зарезали во сне. Ну, пошли…

Когда мы приблизились к столу — пистолеты наготове, липкий пот заливает глаза — увидели дежурную, которая мирно спала, положив курчавую голову на руки. Столешница лаково блестела в электрическом свете, белый халат топорщился на округлых плечах. И вдруг до меня дошло, что дежурная вовсе не спит, а лак на столе — это ее кровь.

В проеме, ведущем в основное помещение госпиталя, мелькнула какая-то тень, потом еще, и еще.

— Выходим! Стволы — к бою! — приказал Журавлев. — Бежим к деревьям, упавшего — подбираем. Стрелять только по моей команде. Я иду первым, Маратыч в середине. Паша, ты держишь тыл. Мужики, вспомните все, чему я вас учил. Сейчас так: или-или.

Хлесть! — от могучего пинка старлея плетеная дверь не распахнулась — отлетела в сторону. Пригибаясь, Журавлев рванулся вперед, через несколько мягких быстрых шагов сменил направление.

Я бежал следом за ним и все пытался сглотнуть, но слюна куда-то пропала, и язык ворочался во рту неповоротливым шершавым бревном. Темные заросли постепенно приближались. У колодца, в раскидистой кроне мопане, бобового дерева, завопила потревоженная мартышка. Калюжный шепотом выругался. Колония этих неопрятных, вороватых зверей кормилась с госпитальной помойки, и мы привыкли к ним, как к неизбежному злу. Первой мартышке немедленно ответила другая, и спустя несколько секунд среди темных ветвей уже бесновалась вся стая. И тут ночную тьму порвала на части автоматная очередь. Помню грохот, яркие вспышки выстрелов. Я оглох и ослеп. Вокруг засвистело, трассеры улетали в темно-синее небо и терялись среди ярких ангольских звезд.

— Не останавливаться, мать твою! — взревел впереди Журавлев. Стечкин в руке старлея ожил, и сухие, лающие звуки пистолетных выстрелов вплелись в общую какофонию звуков.

Что было потом, я запомнил плохо. Мы добрались до опушки леса, бежали, стреляли, падали; наемники беспорядочно били нам вслед. Пули срезали ветки кустов, смачно ударяли в стволы деревьев.

— Не отставать! — кричал старлей в редкие мгновения тишины, и мы, сцепив зубы, ломились на его голос сквозь колючие сухие заросли.

Неожиданно стрельба смолкла. Я бежал последним. Помню, замер, вытянув вперед руку с пистолетом, и тут вновь загрохотало, но уже не позади, а впереди и совсем рядом.

Это был «засадный полк» наемников — пятеро бойцов в юаровском камуфляже, все с калашами. Они сидели и ждали, когда беглецы выйдут на них. Они все продумали, эти толстогубые вояки, выросшие на войне и ничего кроме войны не знавшие. Белые доктора сами шли к ним в руки. Одна мелочь, один неучтенный фактор спутал их расчеты, и фактор этот звали Гриша Журавлев.

Пять стволов ударили из-за зарослей. Стечкин в руке старлея выстрелил пять раз. Когда мы с Калюжным выбрались на поляну, то нашли на ней трупы наемников — и Журавлева. Вот такие дела, Артем.

— Он убил всех пятерых?

— Причем сделал это, уже будучи смертельно раненым. Да чего там «раненым» — убитым.

— Профи.

— Это да. Но главное — он был солдатом. Настоящим. И защитил своих товарищей, то есть нас. Жизнь подарил, понимаешь?

Маратыч умолкает, кладет в наполненную окурками пепельницу погасшую сигарету, опускает голову на грудь. Я хочу спросить его — а что было потом? Как они выбрались, как сложилась судьба Калюжного, как, наконец, сам Маратыч из врача превратился в боевого офицера? Хочу — но молчу, потому что бывают моменты, когда нужно помолчать.

— Через два дня нам посчастливилось выйти к мутной реке Лимпопо, — неожиданно говорит мой тренер. — И совсем невероятным везением оказался плоскодонный мотобот с двумя пулеметами, на котором бойцы ФРЕЛИМО из партизанской бригады имени Ленина патрулировали реку. А старший лейтенант Григорий Журавлев так и остался лежать на безвестной полянке в мозамбикском лесу-миомбо, за тысячи километров от страны, которой он присягал, весь изрубленный калашниковскими пулями калибра 7,62… Теперь ты понимаешь разницу между солдатом и наемником?

— Ну, конечно…

Маратыч проводит рукой по лицу, стирая воспоминания. Откупорив вторую бутылку, не глядя, быстро разливает. Я пораженно усмехаюсь — разлито как в аптеке, поровну, тютелька в тютельку.

— Руслан Маратович, так что ж, я тоже — в Африку?

— Да за каким тебе — в Африку? — он скалится. — Есть на нашем шарике немало других мест, где людям живется плохо и нужны настоящие солдаты, настоящие мужики, чтобы защитить их. Ну, давай за солдат!

— У меня с документами…

— Поможем. И с документами, и до места добраться. А там встретят, не волнуйся. Ты же вроде как снайпер, а, ха-ха?

— Ну, приходилось…

— Значит, штучный специалист. Помнишь анекдот: не бегай от снайпера, не поможет, только умрешь усталым, ха-ха! Не волнуйся, примут, как родного. И главное! Там, Артем, тебя не достанут ни отморозки твоего бывшего приятеля, ни менты, ни ФСК. Вообще никто!

Я киваю захмелевшей головой, а про себя думаю: «От коня не убежишь…».

Наверное, я дал слабину. Или конь сумел услышать, почуять мой главный подсознательный страх перед поездкой в М-ский треугольник — а вдруг никакой линзы там уже давно нет, вдруг все зря? Вдруг лопнула последняя ниточка к Телли? Ведь это все, край. Обрыв, за которым мрак, бесконечная пустота.

Да и слова Маратыча о том, что меня никто никогда не найдет за пределами родной Отчизны, прельщают, чего уж там. Пусть на время, пусть ненадолго, но выскочить из этой чужой страны, которая давит на мою психику, как штамповочный пресс. Там, конечно, тоже будет сторона чужая, но — не своя.

— Договорились, Руслан Маратович.

— Классный у них гуляш! — облизывая ложку, сыто жмурится Кол. — Зыко!

— Национальная кухня, — согласно кивает Шпала. — Мастера, вот.

Я молча ковыряюсь в тарелке. Вокруг шумит венгерский город Будапешт. Все произошло стремительно, как в кино. Несколько дней назад я разговаривал с Маратычем в «берлоге», а сегодня уже сижу в ресторане на улице Ваци, которая идет от площади Воросмарти до моста королевы Элизабет. Со мной еще двое «солдат удачи» — сапер Игорь Колесников по кличке «Кол» и двухметровый здоровяк Ярослав Брагин, заявивший нам при знакомстве: