Я смотрю в спину уходящей Веронике и чувствую вину. Не следовало ее целовать.

Черт! Граф, ты идиот!

— Стас. — Мама оказывается рядом и заглядывает мне в лицо. — Не знаю, что ты затеял, и что вообще творится в твоей голове, но если Валевский начнет прессовать, звони. У меня с ним старые счеты.

Я молчу.

— И еще. Мое мнение о… ней, — она кивает в сторону спальни, — остается прежним. Пойду оденусь. С грязной посудой разберетесь сами.

Вероника

Я растеряна. Это утро — сплошное противоречие. Сначала светловолосая женщина, шипя, выгоняет меня за порог, потом отец присылает сообщение, из которого ясно, что дома мне будут не рады, а после случается нежнейший поцелуй со Станиславом Юрьевичем. Кажется, будто он готов взвалить на свои плечи все мои беды, принять меня такую, какая я есть, сходить с ума от возбуждения так же, как и я… Но интимный момент заканчивается, едва успев начаться.

Граф возвращает меня в квартиру, дает возможность привести себя и свои мысли в порядок и проверить температуру. Она держится на отметке тридцать семь, и мое чутье подсказывает, что в поликлинику нет смысла идти. Разве что следует немного отлежаться. Всего денек. А завтра можно будет привести в исполнение задуманное. И пусть Станислав Юрьевич по каким-то своим убеждениям запрещает работать, мне не десять лет, я не могу сидеть на шее у мужчины, не сейчас, не когда хочется доказать всему миру свою самостоятельность.

— Вероника. — Он стучится в дверь, хотя это его спальня. — Я могу зайти.

— Да.

Станислав Юрьевич заглядывает в комнату и бегло оглядывает ее. Вряд ли его интересует порядок, но все же я горда собой, потому что успела тут прибраться и даже несколько минут проветрить.

— Мама уже ушла, — говорит он спокойно, но по нему видно, как неловкость сковывает движения, а в глазах таится сожаление. Я все думаю о нашем поцелуе. Насколько он искренен? Может, это был всего лишь порыв? Наверняка, мужчина хотел меня таким образом поддержать, только и всего. Но разве вот так успокаивают? Для чужих друг другу людей достаточно объятий и слов.

— Вам не следовало так резко с ней обращаться, — набравшись смелости, произношу.

— Она это переживет, — цедит он сквозь зубы, подойдя к окну и встав ко мне спиной.

Я слежу сначала за его руками, утопающими в карманах брюк, а после забываюсь, глядя на обтянутое тканью тело. Как бы стыдно не было за свое поведение, не могу не отметить его подтянутость. И вообще, мне кажется, что я становлюсь помешанной. Не надо быть шибко умной, чтобы догадаться — нас тянет друг ко другу, как только мы оказываемся в опасной близости, нам сносит крышу. И хоть я ни разу не спала с мужчинами, та завеса, которую приоткрыл мне Станислав Юрьевич, подобна запущенному таймеру бомбы замедленного действия. Я напоминаю себе самку, вошедшей в период брачных игр, когда феромоны самца напрочь выбивают здравость, оставляя только инстинкты. Они, как оголенные провода, искрят и бьют напряжением, едва его пальцы касаются моей кожи, дыхание смешивается с моим, обжигая губы, вынуждая их гореть.

Я чувствую тугой узел внизу живота, который с каждой мыслью о возможной близости с Графом, закручивается все сильнее и сильнее.

— Вероника.

Станислав Юрьевич оказывается совсем рядом, заглядывает в глаза и обеспокоенно уточняет:

— Ты как? Опять плохо? Тяжело дышишь…

— Все хорошо. — Скидываю его ладонь со своей руки и сама подхожу к окну, открываю его и вдыхаю свежий воздух.

— Вероника, ты рискуешь еще больше заболеть. Тут сквозняк.

За спиной закрывается дверь.

— Уже нет, — смеюсь.

— Не смешно. Тридцать семь.

Я оборачиваюсь и вижу в его руках градусник. Станислав Юрьевич задумчиво чешет лоб, видимо, решая, стоит ли нам ездить в поликлинику.

— Думаю, к вечеру пройдет, — говорю ему. — Я чувствую себя намного лучше.

— Точно?

— Да, не надо никуда меня отвозить. Только… — Набираюсь смелости, чтобы снова попросить. — Можно я у вас еще раз переночую?

— Оставайся, сколько понадобится. Меня все равно почти не бывает дома.

— Спасибо, — произношу, испытывая неловкость.

— Сейчас мне надо в университет, поэтому решение, что делать дальше, откладываем до вечера.

— Хорошо, — соглашаюсь и замираю в нерешительности.

Поблагодарить? Но стоит ли, если уже произнесла слово “спасибо” несколько раз. Спросить о поцелуе? А готов ли он сам об этом говорить? Судя по тому, как избегает прямого взгляда — нет. Уточнить, почему против Андрея? Я и сама начинаю понимать причину, и от ее осознания испытываю некое удовлетворение.

Конечно, отношения с кем-то, тем более со своим куратором, не желательны. Нас не поймут. Но судя по тому, как я замиранием сердца жду его действий, а он не решается уйти, мы желаем этой близости, хотим попробовать…

Боже, Ника, о чем ты думаешь?!

Отворачиваюсь к окну и спрашиваю у Станислава Юрьевича пароль от вай-фая. Не могу же я целый день слоняться без дела. Хоть чем-то себя займу. Он предлагает свой ноутбук, но встречает мой отказ. Лучше не искушать себя, иначе изменю своим принципам и полезу смотреть личное. Да, возможно, этого не случится, но мой интерес к этому мужчине слишком нездоров. Я не хочу наломать дров. Хватит. Достаточно.

Граф

Мне хочется выть от бессилья. Почему я не могу взять себя в руки и уйти? Зачем стою и ловлю ее взгляд? Это похоже на безумие, на самообман, будто я действительно могу испытывать такие сильные эмоции к кому-то, кроме бывшей жены. Да даже с ней подобного не было. А если и случалось, то очень давно. Проклятье.

И все-таки я нахожу в себе силы. Оставляю Веронике пароль от вай-фая, ключи, пару тысяч наличными и с облегчением покидаю собственный дом. Лучше выбросить ее из головы. Хотя бы до вечера, пока веду лекции и ошиваюсь в лаборатории с Буровым. А там уже как-нибудь справлюсь. Работа способна отвлечь от всего, уверен, и здесь она не подведет.

Я приезжаю в университет за пару минут до начала пары. Забегаю в кафедру, оставляя там пальто, и с опозданием вхожу в лекционный зал, где меня встречают серьезные ребята. Второкурсники не выглядят такими желторотиками, как мои подопечные. С ними легче общаться, они выдают более прогрессивные идеи и не заглядывают мне в рот, соглашаясь с каждой мыслью, а пытаются докопаться до истины. Это воодушевляет, дает надежду, что среди пару десятков ребят хотя бы четверть выберут путь ученого. И пусть я отношусь к работе спустя рукава, но свое дело люблю. Иначе не пошел бы наперекор матери, прекратив с ней общение на пять лет и делая вид, что ее, настолько принципиальной, не существует. Да, это жестоко, и жалеть о своей ошибке я не перестал даже спустя годы. И все же люди открывают глаза, начинают искать тебя и, наконец-то слышать лишь тогда, когда кажется, что безвозвратно потеряли.