Я попыталась незаметно проскочить через фойе и подняться в свою комнату, чтобы переодеться в сухое. Но когда я подошла к лестнице, из туалета вышел немецкий офицер и встал на пути.

– Джень добры, фройляйн, – поприветствовал он меня на неуклюжей смеси польского и немецкого. Я узнала в нем оберфюрера Мауста.

Это был высокопоставленный полковник СС, недавно прибывший в Краков, я слышала, как Анна-Люсия рассказывала о нем своей подруге несколько недель назад. Привлеченная его властью и влиянием, она быстро завоевала его расположение, и он стал ее постоянным спутником. Он был не только на обедах и званых ужинах – прошлой ночью, когда я вернулась домой, застолье Анны-Люсии завершилось, но один гость остался. Я слышала, как он поднялся за ней по лестнице в ее спальню. Он сболтнул что-то вульгарное и льстивое, и мачеха хихикнула смешком, неуместным для женщины в ее возрасте. Мне стало противно. Одно дело развлекать немцев, совсем другое – спать с ними в постели, которую делила с моим отцом. Я никогда не презирала ее так сильно, как тогда. В то утро, проходя мимо спальни Анны-Люсии, я услышала из коридора два храпа: ее – тяжелый и булькающий и другой – здоровый и глубокий.

Ее новый поклонник. Я разглядывала этого зверя. Он выглядел так же, как и остальные, с толстой шеей и румяными щеками, разве что был выше, с брюшком и руками, напоминающими медвежьи лапы. Теперь он смотрел на меня сверху вниз, словно змея, готовая проглотить мышь.

Прежде чем я успела ответить, из столовой выплыла Анна-Люсия.

– Фриц, а я тебя потеряла… – Увидев, что он разговаривает со мной, она остановилась и нахмурилась. – Элла, что ты здесь делаешь? – спросила она, будто я забрела с улицы, а не зашла в собственный дом. Ее платье, из Милана, сшитое по последней моде, слишком узко сидело на ее плотной фигуре. Жемчужины, принадлежавшие моей матери, натянулись на ее шее.

– У тебя очаровательная дочь, – ответил немец. – Ты никогда о ней не рассказывала.

– Падчерица, – поправила Анна-Люсия, желая как можно дальше дистанцироваться от меня. – Ребенок моего покойного мужа. И она до нитки промокла.

– Она должна пообедать с нами, – велел он.

Я видела в глазах Анны-Люсии борьбу между желанием уступить просьбе гостя-нациста и тем, чтобы я скрылась с глаз, и второго ей хотелось намного больше. Но тон полковника Мауста ясно давал понять, что мое присутствие на обеде отнюдь не просьба.

– Хорошо, – наконец сдалась мачеха, уступчивость взяла верх над злобой.

– Мне жаль, но я действительно сегодня не могу, – сказала я, пытаясь придумать оправдание.

– Элла, – процедила мачеха сквозь стиснутые зубы. – Если оберфюрер Мауст настолько добр, что приглашает тебя присоединиться к нам, то тебе следует согласиться. – По ее глазам я поняла, что если я своим отказом поставлю ее в неловкое положение, то серьезных последствий не миновать. – Переоденься и приходи к нам.

Десять минут спустя я неохотно вошла в столовую в чистом голубом платье, с вызывающе мокрыми волосами. Там сидели еще четверо гостей, двое мужчин в военной форме и один в костюме, плюс незнакомая женщина примерно возраста Анны-Люсии. Они не прервали своих разговоров, чтобы поприветствовать меня, когда я вошла. Видя, как эти незнакомцы сидят вокруг того, что когда-то было нашим семейным столом, едят и пьют из маминого свадебного фарфора и хрусталя, я почувствовала, как на меня накатила тошнота. Я заняла единственное свободное место рядом с полковником Маустом и мачехой. Ханна подала мне тарелку с шарлоткой, теплым яблочным пирогом, великолепнее которого я не видела с начала войны. Но кусок пышного теста застрял в горле.

Я отложила вилку.

– Я видела, как сегодня женщина прыгнула с моста в Дебниках, – выпалила я. Раз уж мне приходится сидеть здесь, то можно хотя бы оживить беседу. Другие разговоры разом прекратились, и все головы повернулись ко мне. – Полиция пыталась арестовать ее, и она прыгнула вместе со своими детьми. – Одинокая женщина рядом со мной и Анной-Люсией от изумления прикрыла салфеткой рот.

– Наверное, это была еврейка, – пренебрежительно сказал полковник Мауст. – Был актион, чтобы ликвидировать последних, кто спрятался. – Он знал о тех самых арестах, когда сидел в нашей столовой и ел пирог.

– Спрятался? – спросила другая женщина за столом.

– Да, – ответил полковник. – Когда гетто ликвидировали, некоторым евреям удалось сбежать, в основном в районы вдоль реки.

– Так близко от моего дома! – ахнула женщина. Тогда я поняла, что ее испуганный взгляд был вызван не заботой об арестованных, а скорее собственным благополучием. – Это же опасно! – По ее возгласу можно было подумать, что она говорит о закоренелых преступниках.

Мать с двумя детьми, хотела я сказать. Угрожают существованию нашего города. Разумеется, я этого не сделала.

– Что с ними будет? – вместо этого спросила я.

– С прыгнувшей женщиной? Полагаю, она и ее дети покормят рыб на дне. – Полковник рассмеялся собственной жестокой шутке, и остальные присоединились к нему. Мне хотелось поднять руку и ударить по его жирной физиономии.

Я сдержала свой гнев.

– Я имею в виду арестованных евреев. Гетто закрыто. Так куда же они отправятся?

Анна-Люсия буравила меня глазами за то, что я подняла эту тему. Но один из немцев в дальнем конце стола услышал меня.

– Трудоспособных могут на какое-то время отправить в Плашов, – сказал он перед тем, как укусить яблочный пирог. Это был стройный, жилистый мужчина с темными глазами-бусинками и лицом, похожим на хорька. – Это трудовой лагерь прямо за городом.

– А остальных?

Он выдержал паузу.

– Их отправят в Аушвиц.

– Что это? – Я знала город Освенцим, примерно в часе езды к западу от города. И что-то слышала о тамошнем лагере с немецким названием города, по слухам, это было самое ужасное место для евреев по сравнению с остальными. Только никто не мог подтвердить эти слухи, говорили люди, потому что никто оттуда живым еще не возвращался. Я посмотрела немцу в глаза, призывая его рассказать правду перед всеми.

Он не колебался.

– Скажем так, оттуда они больше не вернутся и не осквернят ваш район.

– Даже женщины и дети? – спросила я.

Он равнодушно пожал плечами.

– Для нас они все евреи.

Он, не мигая, встретился со мной взглядом, и, всмотревшись в темноту его глаз, я увидела все, о чем он умолчал – евреев там ждали заключение и смерть. Женщина на мосту предпочла прыгнуть, чем обречь себя и детей на жизнь в лагере.

Анна-Люсия метала в меня молнии.

– Хватит вопросов. – Она положила руку на плечо полковника Мауста. – Дорогой, давай не будем говорить о таких вещах в нашей дружеской компании и портить наш обед. Моя падчерица как раз собиралась уходить.