– Мне тоже пора, – сказал полковник Мауст, складывая салфетку.

– Ты должен идти? – разочарованно спросила Анна-Люсия.

– Прошу прощения. – Не желая быть свидетелем их прощания, я резко встала и отодвинула стул от стола так сильно, что задребезжали кофейные чашки. Я поспешила из комнаты и поднялась по лестнице на чердак. Когда я обдумывала сказанное немцем, в моих ушах странно зазвенело. Евреев везли в лагеря – всех до единого. О чем только я думала? Я корила себя. Я знала, что гетто было ликвидировано. Тем не менее мне легче было успокоить себя мыслью, что еврейских оккупантов просто «переселили» в другое место, – или вообще не думать об этом. Теперь передо мной открылась истина, которую невозможно не заметить. Евреев сажали в тюрьмы и использовали их рабский труд, а то и хуже.

Перед глазами предстала Сэди. Несомненно, она скрывалась после ликвидации гетто, как и женщина, прыгнувшая с моста. И если бы ее поймали, ее ждал бы тот же кошмар. И хотя мы познакомились с ней несколько недель назад, я чувствовала, что хорошо знаю Сэди, и не хотела бы, чтобы что-то плохое с ней случилось. Она уже столько пережила, что мысль о том, что ее могут схватить и увезти, была невыносимой.

Спустя какое-то время я услышала, как застолье подходит к концу и засидевшиеся гадкие гости выходят на улицу. Но я осталась сидеть наверху до конца дня, скрываясь от гнева Анны-Люсии. Глядя поверх крыш на дальний берег реки, я представляла себе Сэди и молилась, чтобы с ней все было хорошо. Пройдет неделя, прежде чем я смогу снова сходить к ней и узнать наверняка.

На следующее утро, когда я спустилась к завтраку, Анна-Люсия уже сидела за столом. Редкий случай, когда мы встретились утром; обычно я нарочно вставала и уходила задолго до того, как она спускалась вниз, что было нетрудно, так как она нечасто просыпалась раньше полудня. Ни одна из нас не пожелала другой доброго утра, когда я села на дальнем конце стола.

– Элла, – сказала Анна-Люсия, как только Ханна подала мне кофе и тосты. По ее тону, более суровому, чем обычно, я поняла, что разговор будет не из приятных. Оттого ли, что я так поспешно покинула ее званый обед вчера или задавала слишком много вопросов? А может, это что-то другое. Я приготовилась к ее тираде.

– Что ты делала на Дебницком рынке? – внезапно спросила она.

В горле застрял комок.

– Покупала вишни для твоего десерта, помнишь?

– Я имею в виду второй раз.

Я напряглась. Анна-Люсия знала, что я не единожды была в Дебниках. Она продолжала:

– Ужин с вишневым пирогом был в субботу, несколько недель назад. Но кое-кто видел там тебя после этого. – Анна-Люсия часто казалось глуповатой. Но память у нее была блестящая. Я осознала, как недооценивала ее. Ее глаза впились в мои, требуя ответа. Наша бедная горничная Ханна выскользнула из комнаты с испуганным лицом.

– Ну, может, ты помнишь, что я не могла купить достаточно для ужина, – ответила я, изо всех сил стараясь сохранять ровный голос. Анна-Люсия улыбнулась, наблюдая, как я изворачиваюсь, попав в ее капкан. – Но продавец сообщил, что скоро у него появятся вишни, поэтому я решила вернуться на случай, если ты захочешь, чтобы Ханна снова испекла пирог, – проблеяла я жалкое оправдание.

– Тебе нужно следить за своим маршрутом, – сказала она с безошибочной ноткой угрозы. – Не знаю, что у тебя на уме. – Я вздохнула с облегчением. – Но я не потерплю ничего, что поставит под угрозу наше положение. – Теперь она нависла надо мной, ее глаза пылали, вспыльчивость вышла на волю. – Вчера ты, явившись без приглашения, прервала наш обед. – Я хотела напомнить, что ее приятель-немец пригласил меня, но не осмелилась. – А потом все испортила, заговорив о евреях.

– Как ты можешь мириться с этим? – вырвалось у меня. – Что они делают с этими бедными, невинными людьми.

– В городе без них лучше. – Она смотрела на меня не мигая. Тогда я вспомнила, как Австрия, родина Анны-Люсии, приветствовала Аншлюс, ее присоединение к Германии. Анна-Люсия дружила с немцами не только ради светской жизни или их расположения. Она на самом деле поддерживала их действия.

Мне стало дурно, я встала из-за стола. И вышла из комнаты с роем мыслей в голове. Анна-Люсия знала, что я проходила по мосту. К счастью, она не догадывалась почему, по крайней мере пока.

Наверху, вглядываясь в дождливый горизонт, я смотрела на унылый, серый район по ту сторону моста. Я не должна возвращаться к решетке канализации. Анна-Люсия что-то подозревает и станет следить за мной пристальнее, чем прежде. Я не так уж хорошо знала Сэди. Мы разговаривали несколько раз, и не было смысла рисковать всем ради того, кого я едва знала. И все же, думая об этом, я понимала, что вернусь к решетке. Той женщине на мосту помочь было невозможно – я беспомощно стояла рядом, когда она лишила жизни себя и своих детей, не сделала ничего, как и тогда, когда Мириам и других учеников-евреев выгнали из школы. Но Сэди все еще была в безопасности, и в какой-то мере я могла ей помочь. Тогда я поклялась себе, что в отличие от других не подведу ее.

Сэди

Однажды воскресным утром я слушала в костеле Станислава Костки над канализацией, как голоса возносились в молитве. Священник произносил нараспев уже знакомую мессу, а прихожане, которых, казалось, с каждой неделей становилось все больше, отвечали. Хотя у меня не было наручных и обычных часов, по той части мессы, которую они пели, я могла сказать, что была четверть одиннадцатого, время встречи с Эллой. Мое предвкушение росло, и я подавляла его, стараясь не слишком обнадеживать себя. Элла обещала приходить каждое воскресенье, и в основном она приходила, но за шесть недель с начала нашей встречи было несколько воскресений, когда она не появлялась.

– Я пойду за водой, – объявила я, когда по моим расчетам было почти одиннадцать.

Мама указала на полный кувшин:

– Сол уже сходил. Воды достаточно.

Я оглядела комнату, надеясь найти какой-нибудь мусор, который нужно выбросить. И ничего не нашла.

– Тогда я пойду прогуляюсь, – сказала я, ожидая, маминого возражения. Она промолчала. Я взглянула в ее лицо, гадая, не заподозрила ли она чего-нибудь. Первые несколько недель после того, как я пообещала не ходить к Элле, она хищной птицей следила за мной. Но сейчас она выглядела рассеянной, уставшей от своего растущего живота и борьбы за нашу жизнь в канализации. Она не возразила, когда я поспешно вышла из комнаты. Из-за разговора с мамой я опоздала на несколько минут и, подходя к решетке, надеялась, что Элла меня дождалась.

– Дура! – прошипел позади меня голос, как только я подошла к решетке. Я обернулась и увидела Баббе Розенберг, которая наверняка видела, как я вышла из комнаты и проследила за мной. Или, возможно, она просто бесцельно бродила по туннелю. В последнее время она вела себя растерянно и постоянно бродила. Сол не раз уходил за ней, когда ночью она покидала комнату, и приводил обратно. Он часто лежал рядом с ней, обнимая ее во сне, чтобы она не заблудилась и, как мой отец, не упала в канализационную реку и не утонула. – Из-за тебя нас всех убьют, – произнесла она. Интересно, видела ли она раньше, как я разговаривала с Эллой, или ей рассказал Сол. – Подойдешь еще раз к решетке, и я тебя вышвырну. – Я сомневалась, сможет ли она лично сделать это, и даже в том, что она имела в виду. Но выяснять мне не хотелось.