Охренительно волнующей, ага. Особенно такой истории, как наша с Омаром.

Но я не обманываюсь согласием папы, потому что взгляд его прищуренных глаз говорит мне все о том, что он думает о нашем с Омаром браке. Мне становится спокойнее, когда я осознаю, что папа будет внимательно наблюдать за этим сюром. Это значит, что в любой момент он сможет вмешаться и вытянуть меня, если мой план испортить жизнь будущему мужу вдруг провалится.

Нас не провожают в аэропорт. Я прошу родителей остаться дома, потому что вряд ли смогу держать это же счастливое выражение лица долго. Поэтому, только сев в машину, позволяю улыбке скатиться с моего лица и отворачиваюсь к окну.

Омар с отцом общаются между собой на своем языке. Я чувствую, как они бросают на меня взгляды, но не поворачиваюсь. Понимаю, что обсуждают меня, чувствую это каждым нервным окончанием. Кожа покрывается колючими мурашками, и я тру плечи, чтобы избавиться от неприятного зуда.

Мы подъезжаем к самолету, и разговоры стихают. Пока устраиваемся на своих местах, я не смотрю на Омара. Откровенно говоря, сейчас мне не хватит моральных сил противостоять его взглядам и при этом держать лицо. Меня отсаживают дальше, хотя рядом с Омаром и его отцом есть еще место. В другой ситуации я бы сочла это за оскорбление, но прямо сейчас мне так нравится. У меня появляется возможность побыть наедине со своими мыслями и немного перезагрузиться, пока мы будем лететь в новую жизнь.

По прилету я не успеваю толком перестроиться ни на новое время, ни на новый режим. По приезде в особняк Аль Мансури меня тут же подхватывает какая-то женщина и ведет по широкому коридору в комнату.

– Меня зовут Хая, я помогу вам подготовиться к свадьбе, – говорит она на английском с сильным акцентом.

– Так свадьбы не будет.

– Пышной – нет. Но будет обряд у улема, и к нему вы должны быть готовы. Для начала хамам, а после пойдете к госпоже, она хочет увидеться с вами.

– Это мама Омара?

– Да, госпожа Джанан. Она в положении, как и вы. Так что, если вздумается выкинуть что-нибудь эдакое, сдержитесь. Она и так немало перенесла.

Я киваю, пытаясь обработать всю информацию, которой меня засыпает Хая, пока мы идем в хамам. Там меня начинает мыть какая-то девушка, и я прошу ее остановиться, потому что хочу сделать все сама, но она не дает. Не положено, говорит. Я заторможенно наблюдаю за ее действиями, пока Хая, словно назойливая муха, кружит рядом, рассказывая мне, как пройдет «свадьба». С каждым ее словом во мне нарастает напряжение. Оно звенит, дергая за нервные окончания, словно кто-то играет на расстроенной гитаре. Я помню, на такой играл Итан, парень из старшей школы, который хотел со мной встречаться. Воспоминания о прошлой жизни немного успокаивают. Но сама мысль о том, что моя жизнь разделилась на «до» и «после», ужасает.

Я понимаю, что могла отказаться от всего этого и остаться в доме родителей. Продолжила бы жить нормальной жизнью. Ребенок, конечно, внес бы свои коррективы, но не такие критичные, как сейчас.

– Я не буду это надевать! – взрываюсь, когда Хая показывает мне наряд, лежащий на кровати в комнате, которую, полагаю, я теперь могу считать своей.

Передо мной длинное черное платье с длинными рукавами. Полностью закрытое, нигде ни кусочка кожи не будет видно. А воротник настолько высокий, что, кажется, может удавить меня, если я ненароком поверну шею резче, чем надо. Но не это самое страшное. Платок. Или как он там называется? Та штука, которую носит Амира. Она скрывает полностью все, кроме лица. Это… блин, наряд монахини!

– Я на такое не подписывалась, – поворачиваюсь лицом к Хае.

– Вы не можете явиться к госпоже в том, в чем приехали.

– Эй, я приехала в нормальном платье! В нем даже коленки не были видны.

– Госпожа Ниса, наденьте нашу традиционную одежду, не заставляйте госпожу Джанан ждать вас. А она уже ждет, – строгим тоном подчеркивает она.

Я осматриваю женщину с головы до пят. Она же как гребаная мумия, укутана во все черное, словно мрачная тень этого дома. Я вижу ее лицо, но оно слишком невзрачное и незапоминающееся. Только острый взгляд черных глаз и сурово поджатые тонкие губы пугают. Складывается впечатление, что эта женщина, не моргнув глазом, задушит меня, если я не влезу в это тряпье. Но моя сила воли больше, чем у нее. Так что нужно показать этой Хае, что одеть в эти лохмотья она сможет только мой труп.

Складываю руки на груди и плюхаюсь на кровать. Полы шелкового халата разъезжаются, открывая мои ноги, но я даже не утруждаюсь поправить их. Хая упирает руки в бедра и склоняет голову набок, впиваясь в меня своим убийственным взглядом.

– Хотите так пойти к госпоже?

– Хочу пойти в своей одежде. Я что, по-вашему, просто так тащила сюда чемодан с вещами?

– Вы не можете разгуливать по дому в… этом, – она указывает на скромно стоящий в углу чемодан.

– А что там такого? Шорты нельзя? Так я и не собиралась их носить перед вашими снобами! – Подскакиваю и несусь к чемодану. Опрокидываю его на пол, расстегиваю и начинаю бросаться в Хаю вещами. Мама рассказала мне, какая это страна, и что тут нельзя носить откровенные вещи напоказ, так что она помогла мне собрать все самое скромное, что было в моем гардеробе. В служанку летят платья, легкие брюки, блузки, длинные юбки. – А, это не для вас, – прячу поглубже кружевной комплект нижнего белья. – Короче, – сажусь на пол и смотрю на Хаю, тяжело дыша, – я не надену то, что вы мне тут приготовили.

–В нашей стране в девушке в первую очередь ценится целомудрие, так что…

– Целомудрие? – фыркаю я. – Милочка, я беременна до брака. Какое, нахрен, целомудрие?!

Я начинаю смеяться, понимая, что у меня зарождается истерика.

– Вы не можете разгуливать по дому в этом, – она указывает на мои вещи, которыми щедро усыпан пол спальни.

– Противная какая, – закипаю я, с упертостью осла глядя на Хаю. А она, выдержав зрительный контакт еще несколько секунд, молча разворачивается и выходит из комнаты.

– Ну и славно, – бубню себе под нос, доставая белые легкие длинные брюки и кремовую блузку.

Разложив одежду на кровати, я вынимаю из чемодана бежевый кружевной комплект белья и распускаю завязки на шелковом халате. Стоит отдать должное, шелк в этой стране выбирать умеют. Ткань нежная и прохладная, и приятно оглаживает мое тело, струясь по