Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пойди проверь, действительно ли они ушли.
Она вздрогнула, будто дотронулась до оголенного провода, резко выпрямилась и встала. Подошла к двери, прильнула к щели в боковой шторе и произнесла тихо:
— Они оба в комнате профессора. Ставят на место сейф.
— Выключи свет.
Ока подошла к столу, подвернула фитиль, прикрыла наполовину ладонью стекло лампы и дунула. Комната погрузилась во мрак. Я вскочил с постели, размотал пару ярдов лейкопластыря, которым они примотали шину к лодыжке, слегка поругиваясь, отодрал его от кожи, отложил шину в сторону, поднялся и сделал два-три пробных прыжка на правой ноге. Прыгал я ничуть не хуже, чем раньше. Слегка побаливал только большой палец, на который частично пришлась нагрузка, когда под тяжестью сейфа подметка согнулась. Я попробовал еще разок. Все было в порядке. Присев на кровать, стал натягивать носок и ботинок.
— Что ты делаешь, черт возьми? — спросила Мари. Нотка сочувствия в голосе исчезла, подметил я с сожалением.
— Провожу проверку,— тихо ответил я.— Похоже, старая нога мне еще немного послужит.
— Но как же кость? Я думала, что кость сломана.
— Чудеса народной медицины.— Я подвигал ступней в ботинке и ничего не почувствовал. После этого рассказал ей все, что случилось. В конце концов она сказала:
— Вероятно, ты считал, что поступаешь умно, водя меня за нос?
В своей жизни мне пришлось выслушать от женщин много несправедливых упреков, поэтому я пропустил эту фразу мимо ушей. Она была слишком умна, чтобы не осознать, насколько не права, во всяком случае, когда немножко охладится. Зачем ей охлаждаться, я не знал, но когда температура у нее слегка понизится, она осознает, какого колоссального преимущества я добился, создав впечатление своей полной неподвижности. Я услышал, как она подошла к кровати и тихо бросила в мою сторону:
— Ты просил меня сосчитать, сколько китайцев вошло и вышло из барака.
— Ну и сколько же?
— Их было восемнадцать.
— Восемнадцать! — В шахте я насчитал всего восемь.
— Восемнадцать.
— Ты заметила, что у них было в руках, когда они выходили?
— Я не видела, чтобы кто-нибудь из них вышел. Во всяком случае, пока не стемнело.
— Попятно. Где фонарь?
-- У меня под подушкой. Здесь.
Она отвернулась, и вскоре я услышал ее мерное дыхание, хотя знал, что она не спит. Я оторвал куски лейкопластыря и залепил им стекло фонаря, оставив только маленькое отверстие, диаметром в четверть дюйма, в самом центре. После этого занял позицию у щели в стене-шторе, через которую был виден дом профессора. Хьюелл вышел после одиннадцати и направился к себе в дом. Я видел, как там зажегся свет и погас спустя десять минут.
Я подошел к шкафу, в котором слуга-китаец сложил нашу одежду, порылся немного, светя себе тонким лучом фонаря, пока не нашел пару темно-серых фланелевых брюк и синюю рубаху. Быстро переоделся в темноте. Выйти на полуночную прогулку в белой рубашке и белых джинсах — едва ли это понравилось бы полковнику Рэйну. Затем я подошел к постели Мари и тихо сказал:
— Ты ведь не спишь, верно?
— Что тебе нужно? — Никакого тепла в голосе, ну просто совершенно никакого.
— Послушай, Мари, не глупи. Чтобы провести их, мне пришлось и тебе соврать в их присутствии. Неужели ты не видишь преимущества, когда я могу передвигаться, а они считают меня прикованным к постели? Что я должен был сделать, по-твоему? Появиться в дверях с Хьюеллом с одной стороны и профессором с другой и бодро проворковать: «Не обращай на это внимания, дорогая. Я просто придуриваюсь»?
— Полагаю, что нет,— сказала она, поразмыслив.— Что ты хотел? Только сказать мне это?
— Вообще-то дело касается твоих бровей.
— Моих чего?
Бровей. Ты такая яркая блондинка, а брови черные. Они настоящие? Я имею в виду цвет...
— Ты не спятил?
— Мне нужно затемнить лицо. Нужна тушь. Я подумал, а вдруг у тебя есть...
— Почему бы тебе с самого начала так и не сказать, вместо того, чтобы строить из себя умника? — Как бы ни подсказывал ей разум «прости!», какая-то другая часть сознания выступала против. Туши у меня нет. Могу предложить только гуталин. В верхнем ящике, справа.
Меня слегка передернуло от этой идеи, но я поблагодарил ее и оставил в покое. Через час я оставил ее совсем. Положил под простыню на своей постели куль тряпья, проверил, нет ли вокруг дома заинтересованных наблюдателей, и вышел с задней стороны дома, приподняв боковую штору ровно настолько, чтобы можно было проскользнуть под ней. Ни криков, ни воплей, ни выстрелов. Бентолл перешел границу незамеченным, чему был несказанно рад. На темном фоне меня и с пяти ярдов не заметишь, хотя с подветренной стороны можно запросто унюхать и с пятидесяти. Что-то такое в гуталин подмешивают.
На первом этапе моего путешествия от нашей хижины до дома профессора не имело значения, больная нога или здоровая. Любому из барака или дома Хьюелла мой силуэт был бы отчетливо виден на светлом фоне моря и белых блесток песка. Поэтому я преодолел этот участок ползком, на четвереньках, направляясь к задней части дома, что находилась вне поля зрения всех остальных.
Я завернул за угол и медленно, бесшумно поднялся на ноги, прижавшись вплотную к стене дома. Три тихих осторожных шага, и вот я у задней двери.
Неудача подстерегла меня в самом начале. Так как парадная дверь дома была деревянной, на петлях, я решил, что и задняя дверь должна быть такой же. Однако там оказалась штора из бамбука, и как только я дотронулся до нее, она в ответ зашелестела и зацокала, словно сотня кастаньет. Я распластался на земле под дверью, сжав в руке фонарь. Прошло пять минут, ничего не случилось, никто не вышел, а в довершение всего порыв ветра взъерошил мне волосы и всколыхнул штору, которая снова зашелестела и зацокала, как прежде. За две минуты мне удалось отвести в сторону двадцать бамбуковых висюлек, стараясь не слишком откровенно шуметь при этом, две секунды ушло на то, чтобы проникнуть внутрь, и еще две минуты, чтобы по одной опустить бамбуковые нитки на место. Ночь не была теплой, но я чувствовал, как пот струится по лбу и застилает глаза. Смахнув его, я прикрыл ладонью и без того крошечное оконце на стекле фонаря, включил
