Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через несколько секунд я сам склонился к тому же мнению. Не успел перешагнуть через небольшую канаву, где маленький ручеек, почти полностью скрытый кустами и зарослями, стремился по склону горы в сторону моря, и пройти каких-нибудь десять, шагов, как сзади послышался приглушенный топот и звук ломающихся веток, что-то тяжелое толкнуло меня в спину, повиснув на плече, и прежде чем я успел отреагировать, как будто медвежий канкан со страшной силой защелкнулся на моей левой руке, чуть выше локтя. Дикая боль пронзила меня насквозь.
Хьюелл. Первое, что инстинктивно пришло мне в голову в тот момент, когда я шатаясь попятился, стремясь сохранить равновесие. Хьюелл, это должен быть он. Такой силы захват может быть только у него. Как будто руку разорвало на две части. Я резко развернулся, вложив всю силу в хук правой туда, где по расчетам должен был быть его живот, но удар пришелся в пустоту. Остается только удивляться, как у меня не вылетел плечевой сустав, но мне было не до удивления. Я снова зашатался, силясь сохранить равновесие. Сохранить равновесие и сохранить жизнь. На меня напал не Хьюелл, а пес, размером с волка.
Я попытался отодрать его правой рукой, но громадные клыки только глубже вонзились в левую руку. Я пробовал снова и снова достать его кулаком, но он был слишком далеко, за моим левым плечом, и удары не достигали цели. Лягаться ногами было тоже бесполезно. Я не доставал до него и не мог сбросить. Рядом не было ничего большого и твердого, обо что можно было бы его придавить, и я прекрасно понимал, что стоит мне попробовать упасть на него, как он отпустит захват и клыки сомкнутся на моем горле, прежде чем я успею это понять.
Весил он примерно восемьдесят — девяносто фунтов. Клыки были словно стальные крючья, а когда вам в руку вонзят стальные крючья, с гирей в девяносто фунтов, происходит только одно — плоть человеческая не выдерживает и начинает рваться, а у меня она последняя, одолжить больше не у кого. Я чувствовал, как слабею, к горлу подкатывала тошнота, как вдруг, в момент просветления, рассудок или то, что от него осталось, снова начал действовать. Достать нож из-за пояса не составляло труда, но десять секунд, за которые я одной рукой освобождал его от тряпки, тянулись бесконечно. Остальное было просто. Отточенный конец вошел за грудину, под углом в сторону сердца, почти не встретив сопротивления. Через долю секунды капкан, сжимающий мою руку, разжался, и пес испустил дух еще до того, как шлепнулся на землю.
Я не понял, какой он был породы, да мне было на это наплевать. Схватив за шкирку, я подтащил его к берегу ручья, который еще недавно пересек, и сбросил в воду там, где заросли были погуще. Мне показалось, что здесь он будет надежно скрыт от посторонних глаз, но зажечь фонарь, чтобы убедиться в этом, я не решился. Я прижал труп ко дну тяжелыми камнями, чтобы после дождя его не снесло на видное место, потом улегся на берег, опустил лицо в воду и лежал почти пять минут, пока боль, шоковое состояние и тошнота постепенно не отпустили меня, а прерывистый, лихорадочный пульс и тяжелый стук в ушах не утихли. Это были неприятные минуты.
Снять рубаху и майку было не просто, потому что рука уже начала распухать, но мне это удалось, и я промыл рану в проточной воде ручья. К счастью, вода была пресной. Промыть рану водой, подумал я, особенно важно, если собака была бешеной. Эффект примерно тот же, когда промываешь рану после укуса королевской кобры. Но думать об этом было все равно бессмысленно, поэтому я худо-бедно перебинтовал руку разорванной майкой, натянул рубаху, выбрался из ручья и направился дальше, вдоль рельсов. Нож теперь я держал в правой руке наготове. Меня трясло. Трясло от неудержимой ярости. Я не питал добрых чувств к кому бы то ни было.
Я уже почти выплел па южную часть острова. Деревьев здесь не было, только низкорослые кустики, торчащие там и тут. Спрятаться за ними было невозможно, разве что улечься плашмя на землю, а желания плюхаться плашмя у меня не было никакого. Но контроль над собой я окончательно не потерял, поэтому, когда луна вдруг вырвалась на свободу из облачного плена, я бросился на землю, за чахлый куст, который навряд ли мог служить падежным прикрытием и для кролика.
В блеске лунного света я смог убедиться, что мои утренние впечатления об острове, когда я смотрел на него с рифа, нуждаются в некоторой корректировке. Утренний туман слегка исказил истинную картину южного берега. Узкая полоска земли действительно опоясывала остров у основания горы, но в этой части она была куда уже, чем на востоке. Более того, по мере подхода к морю наклон ее не становился положе, а увеличивался. Это могло значить только одно: в южной части острова берег обрывается в сторону лагуны — возможно, даже отвесной скалой. О форме горы я тоже имел неверное представление, хотя со стороны рифа заметить это было невозможно: коническая крутая поверхность, казавшаяся издали абсолютно гладкой, оказалась практически рассеченной надвое, с южной стороны склона гигантской расселиной или ущельем, наверняка напоминавшим о катастрофе, когда северная половина горы исчезла в морской пучине. Из этой причудливой конфигурации следовало лишь то, что единственный путь с восточного на западный берег острова лежал вдоль узкой прибрежной полоски земли на юге. Она была не шире ста двадцати ярдов.
Прошло пятнадцать минут, а просвет в облаках стал в два раза шире, в то время как луна располагалась в самой его середине. Потому я решил сниматься с места. При таком освещении отходить назад или идти вперед значило одно и то же. Я решил двигаться дальше. Луне от меня досталось сполна. Я адресовал ей такие эпитеты, от которых вздрогнули бы не только поэты, но и торговцы на барахолке. Зато извинения и благодарности, в которых я рассыпался перед луной каких-нибудь две минуты спустя, пришлись бы им по душе.
Я медленно полз вперед на том, что осталось от локтей и коленей, не поднимая головы выше девяти дюймов от земли, когда вдруг увидел нечто, тоже расположенное на высоте девяти дюймов, в
