— По поводу открытия?

— Не совсем. У меня отличная команда. Они хорошо со всем справились.

— Ты хорошо умеешь делегировать, — отвечаю я, и этот комплимент, кажется, немного успокаивает его нервы.

Но если он не беспокоится об открытии, то в чем его проблема?

Мы болтаем о пустяках всю оставшуюся дорогу, и когда мы подъезжаем к входу, снаружи нет ни души, кроме двух парковщиков, ожидающих нас.

Один из них открывает мне дверь, и я жду, пока Эмерсон обойдет машину и встанет рядом со мной. Он выставляет локоть, и я нервно смотрю на него, прежде чем взять его под руку.

— Не волнуйся, я тебя защищу, — говорю я.

— Защитишь меня? — Морщинка между его бровями вернулась, но и улыбка тоже.

— О, да. Это то, для чего я здесь, помнишь?

— О, это верно. Я забыл. — Затем он наклоняется, пока его губы не касаются мочки моего уха.

— Я думал, ты здесь как моя пара.

Мои губы приоткрываются, и я снова смотрю на него.

С тех пор, как пару недель назад мы растерли ноги, между нами больше не было никаких инцидентов, и я признаю, это было мучительно. Каждый день я прихожу на работу в надежде, что он коснется рукой моей поясницы или наклонится достаточно близко, читая через мое плечо, чтобы я могла почувствовать его дыхание на своей шее. Мое легкое любопытство и едва уловимая влюбленность превратились в полномасштабное увлечение, и я с нетерпением ждала сегодняшнего вечера в течение нескольких недель.

Я сжимаю его руку, когда мы направляемся к двери. Как раз перед тем, как протянуть руку, чтобы открыть его, он добавляет с лукавой улыбкой:

— Кроме того, в этом платье ты будешь той, кого нужно защищать.

На моих щеках появляется румянец, и я крепче сжимаю его руку.

Снаружи так тихо, но в ту секунду, когда мы проходим через парадные двери, все меняется.

В вестибюле темно, над стойкой регистрации горят тусклые красные лампочки, а громкая музыка эхом разносится по всему зданию. Люди толпятся по краям зала, все одеты в вечерние платья и смокинги. Участники вечеринки замолкают, узнав Эмерсона, и я прижимаюсь к нему еще теснее, как будто действительно могу защитить его от любого, кто может захотеть его украсть.

Он кивает женщине за стойкой, и она тепло приветствует его:

— Добрый вечер, мистер Грант.

Я улыбаюсь ей, когда мы проходим мимо.

Тяжелая черная занавеска отделяет вестибюль от главной комнаты, и Эмерсон придерживает ее для меня. Здесь не так многолюдно, как я ожидала, но, думаю, это то, чего мне следовало ожидать в таком эксклюзивном клубе.

— О Боже мой, Эмерсон… Это потрясающе, — говорю я, поднося руку к губам.

Вокруг бара толпа людей, а в передней части зала на сцене играет ди-джей. Танцоры кружатся вокруг шестов, и довольно много людей танцуют в центре танцпола. Все отдельные комнаты открыты, и это заставляет меня задуматься, действительно ли люди будут заниматься там сексом сегодня вечером. Это вообще законно?

Я имею в веду… это ничем не отличается от гостиничного номера, верно?

В задней части находится коридор, где я нашла тронный зал, но у двери стоит вышибал, а красная веревка не пускает людей. Это зловеще, без вывески, сообщающей людям, что находится дальше по коридору, хотя я знаю: комнаты с окнами и множеством возможностей воплотить в жизнь свои самые смелые фантазии.

— Эмерсон! — раздается голос из бара.

Мы оба оборачиваемся и видим Гаррета, направляющегося в нашу сторону. Когда его взгляд падает на меня, он делает двойной дубль. Даже пожимая руку Эмерсону, он продолжает смотреть на меня. Затем, он указывая на меня и говорит:

— Шарлотта?

— Неужели я настолько неузнаваема в платье?

— Ты прекрасно выглядишь, — говорит он, беря мою руку в свою и поднося к губам.

— Хватит, — рявкает Эмерсон, отстраняя меня. Мы с Гарретом смеемся в унисон.

— Хочешь выпить? — Спрашивает Гаррет, когда мимо проходит официант с бокалами шампанского.

Он хватает три и вручает по одному каждому из нас. Пока я потягиваю шампанское, мужчины болтают об открытии. Я отключаюсь от них, позволяя своим глазам просканировать темную комнату. Сначала все выглядело нормально, но по мере того, как мои глаза привыкают, я замечаю определенные вещи.

Как женщина, держащая поводок, который привязан к шее мужчины без рубашки рядом с ней.

Люди просматривают открытые залы так, как будто выбирают свои любимые.

И группа очень богатых на вид мужчин, сидящих за одним из столов, пока кто-то раздает карты.

Мой взгляд также зацепляется за девушку, стоящую на коленях рядом с одним из мужчин, играющих в азартные игры. Он гладит ее по волосам, глядя на карты в своей руке. Она выглядит такой довольной, на ее лице застыла ленивая улыбка, когда она прижимается щекой к его ноге.

Я не могу оторвать от нее глаз, думая о том дне в кабинете Эмерсона, когда он сказал мне встать на колени.

Это то, что он делает со своими девушками? Гладит ли он их по головам, как собак?

Почему это вызывает у меня отвращение в теории? Но, видя, как он с любовью гладит ее по голове… это кажется почти романтичным.

Мой взгляд натыкается на пару темных, зловещих глаз, наблюдающих за мной с другого конца комнаты, отвлекая мои мысли от женщины, стоящей на коленях. Это пожилой мужчина, вероятно, ему под пятьдесят, и в нем есть что-то странно знакомое, но не в том смысле, в каком моя память может его припомнить.

Легкий страх охватывает меня при мысли, что он может быть кем-то из моей обычной жизни…

— Можно мне пригласить тебя на этот танец? — Шепчет Эмерсон, обнимая меня за талию и крадя мои мысли.

Я едва заметила, что музыка сменилась из знойного, на медленный танцевальный ритм. Пары, разбросанные по полу, прижимаются друг к другу, и я сглатываю, глядя на Эмерсона.

Должно быть, он чувствует мое беспокойство, потому что наклоняется и добавляет:

— Это не электрическая горка, но я думаю, ты справишься с этим.

С моих губ срывается смешок. Черт, шампанское уже подействовало. Я такая легковесная.

Следующее, что я запоминаю, это то, что я наэлектризованно, просовываю свою руку в его и позволяю ему затащить меня на танцпол. На мгновение я задумываюсь, не смотрят ли люди на нас и не думают ли, что он слишком стар для меня.

Затем я понимаю, что в этом месте на самом деле нет ничего слишком запретного или неприемлемого. Неудивительно, что люди