Маршевым шагом подошли к роще. Коммандос сидели на опушке сэтой стороны, разлеглись в тени, ноги выставили на солнышко, все одетые так,что и по Тверской пройти бы не стыдно, сытые и здоровенные, красномордые,довольные.

Завидев приближающихся русских, приветственно заорали.Олейник видел во вскинутых руках бутылки пепси-колы, некоторые указывали набутылки джина и виски, на одну рюмку которого ему пришлось бы потратитьмесячное жалование...

Ветер донес устойчивый аромат дорогого одеколона, словнодесантники пользовались одной маркой. Может и пользовались, ведь командованиезакупает для армии только самое лучшее. Еще Олейник до жжения в желудке ощутилзапах здоровья, богатства, непоколебимой уверенности хозяев жизни.

Они лежали в небрежных позах, сытые и веселые, на каждомстолько навешано, что у Олейника заныли зубы от зависти. Огромный толстогубыйнегр равномерно жует исполинский гамбургер, Олейник рассмотрел нежнейшее мясо.Он только однажды видел такое, когда был в Москве и случайно забрел в валютныймагазин, а зелень из гамбургера торчит такая сочная, будто только что нарвалина королевском огороде.

Негр жевал равнодушно, привычно, в другой лапе бутыль, явноне кока-кола, похоже на вино, опять же такое, что ему отдать два месячныхжалованья за одну бутылку.

Другие лежали и сидели такие же небрежные, хозяйские, ибо изАмерики, которая призвана править миром, которая уже правит миром, и вот ужетопчут землю самого трудного врага, брызгают на ее кусты, а вон сержант Гарритрудится в сторонке, пыхтит, такую кучу навалил, что русским не перепрыгнуть, иеще валит...

Отдельно под деревом сидели двое в мундирах офицеров. Одномулет под сорок, явно старший, второму нет и тридцати. Оба поджарые, с сухимитренированными телами мужчин, которые ежедневно взвешиваются сами и взвешиваютна весах каждую морковку, прежде чем опустить на тарелку.

Под их деревом лежала только одна толстая бутылка, изпрозрачного пластика, с остатками кока-колы, зато везде под кустами наистоптанной зелени яркими цветными праздничными пятнами выделялись причудливыебанки, с яркими наклейками, бутылки с барельефными надписями, уже пустые, нотак это по-барски пустые: с остатками темной жидкости в бутылках, и толстымслоем печенки на стенках и дне. Когда удавалось купить на жалкое жалованиерусского офицера что-нибудь импортное, в таких вот красивых баночках, тоберегли как зеницу ока до праздников, потом расходовали бережно, намазываятончайшим слоем на бутерброды из скибок хлеба в два пальца толщиной, а потомжена отмывала импортные баночки до хрустального блеска, ставила на видноеместо, используя то по соль, то под рис или гречку, если позволяла емкость.

И теперь, видя как эти негры разбрасывают драгоценности стакой небрежностью, он ощутил, как в желудке все сжалось в узел, предчувствуяновый приступ язвы. Голос стал хриплым и неприятным:

– В своей Америке так бы не гадили!

К его удивлению, офицеры поняли. Младший вспыхнул до корнейволос, выпрямился, но старший похлопал его успокаивающе по коленке, обронил:

– Но ведь у вас... русских... так принято?

Они смотрели весело и дружелюбно. С дружелюбием богатыхвельмож, что бросают монетку бедному негру. Олейник сглотнул, чувствуя слюнупри виде недоеденной печенки в небрежно отброшенной банке, похоже – гусиной,такую однажды по баночке на семью выдали по случаю Нового Года.

При мысли о жаловании он ощутил, как тяжелая волна горячейкрови ударила в голову. В глазах заволокло красным, словно смотрел черезтриплекс танка, залитый кровью.

Сухо и зло он сказал:

– Вы нарушили границу! Немедленно убирайтесь.

Офицер, судя по знакам различия, полковник, улыбнулсяпокровительственно и дружески:

– Разве? Судя по карте...

Говорил он четко, фразы строил правильно, словно ужепроштудировал курс по допросу русских пленных.

– В задницу твои карты, – ответил Олейник с яростью,что удивила его самого. – Даю вам пять минут... А это очень много длятаких ребят, чтобы вы собрались... и собрали все дерьмо после вашего пикника...и убрались!

Офицер вскинул брови, красивые и ухоженные:

– Но почему? Наши страны уже дружат. Что мешает инам...

Олейник взглянул на часы:

– Одна минута прошла. Осталась четыре.

Полковник пристально посмотрел на русского офицера, улыбкасошла с его лица. Коммандос уже молчали, на их толстых сытых рожах былонепонимание. Офицер оглянулся, бросил им несколько слов.

Олейник чувствовал напряжение. За его спиной сопели солдаты.Сперва не понявшие, зачем и для чего их подняли так внезапно, сейчас наливалисьнеприязнью, что переходила в злость, а та заставляла сжимать оружие так, чтобелели костяшки.

– Две минуты, – бросил Олейник.

Коммандос поднимались, крупные и налитые мощью,пуленепробиваемые. Винтовки в их руках выглядели как оружие марсиан. Солдаты заспиной Олейника дышали все чаще. Он чувствовал, как их дыхание обжигает емулопатки.

Второй офицер, молодой и с капризно пухлыми губами,обратился к полковнику недовольным раздраженным голосом. Олейник туго зналанглийский, не помогали ни курсы, ни самостоятельная учеба, но разобрал, чтоэтот сопляк настаивает, что русскому не стоит поддаваться, что они здесь усвоих союзников, они по договору с Украиной, русские им больше не указ...

А толстенный негр, вдвое толще полкового повара, досталчерную коробочку, потыкал пальцем. По всей поверхности засветился экран, как накомпьютере, негр что-то сказал, нажал кнопку, и тут же чистый голос на русском,почти без акцента, произнес:

– Парни, давайте дружить!.. Выпьем водки. Где вашиженщины?

На плоском экране появились голые девки, задвигались вразных позах, там же огромный голый негр, в котором Олейник узнал хозяина коробочки,хватал и ставил по-собачьи роскошных блондинок.

Слепая нерассуждающая ярость ударила в голову. Он с трудомоторвал взгляд от крохотного не то телевизора, не то компьютера, прохрипелчужим голосом:

– К бою!

За спиной защелкали затворы. Полковник застыл с перекошеннымлицом, боясь шевельнуть пальцем, все еще надеясь, что ошибки не будет, разумвозьмет верх, а значит, возьмет верх Америка... Олейник опустил руку на кобуру,расстегнул, глядя прямо в лицо молодому офицеру. Тот нагло усмехнулся и тоже опустилладонь на кобуру. Рукоять торчала голая, можно выхватить одним движением, каких придуманные ковбои.

– Время прошло, – сказал Олейник страшным хриплымголосом, каким никогда не говорил в жизни. Он чувствовал, что говорит не онсам, а говорит в нем кто-то более могучий и сильный, то ли его прадед, то лидревние боги, что ждут павших. – Они оказали сопротивление... Огонь!