— Мне показалось, что вы хотите что-то сказать. Когда вы осматривали фургон, когда брали деньги, все время вы порывались что-то сообщить, я же видела!.. Но всякий раз останавливались. Так что?…

Стражник кашлянул и, оглянувшись на каменное строение заставы, где стояли несколько более молодых его сослуживцев, произнес вполголоса:

— Нехорошие слухи, ваше величество, идут в народе.

Энтолинера вздрогнула.

— Да-да. Я помню вас еще вот такой девочкой, — он показал рукой около своего колена, — когда-то я служил в личной охране вашего батюшки, да благо склонны будут к нему великие боги! Потом король Барлар умер, я вышел в отставку и теперь служу вот тут, на заставе. Я желаю вам добра, ваше королевское величество. Не въезжайте в город сейчас. Лучше за держитесь и сделайте это попозже, под покровом ночной темноты.

Энтолинера вскинула голову. Капюшон соскользнул с ее головы, открыв светлые волосы, заколотые булавкой на затылке. Ее тонкие ноздри негодующе затрепетали.

— Что? Почему я должна въезжать в собственную столицу, как воровка, ночью, украдкой? В своем ли ты уме, старик? Я вижу… ты, кажется, искренен со мной… но я не могу последовать твоему совету! К тому же я не одна, и мне совершенно нечего бояться! Мои гвардейцы со мной, и пусть только попробует поднять голову какая-либо подлая измена!..

— Да-да, — тихо проговорил старый стражник, — когда я был молод и горяч, я тоже разорвал бы на части всякого, кто только попытался бы косо взглянуть на моего короля. Вижу, мне вас не переубедить, да и станете ли вы слушать какого-то бывшего гвардейца, старого и, наверное, выжившего из ума? — стражник вздохнул и тихонько осенил ее святым знаком. — Поезжайте, ваше величество, и да сохранит вас великий Ааааму.

— Спасибо тебе, старик, — с трудом выдавила Энтолинера. Что-то темное, гнетущее прошло сквозь ее сердце… Она отсутствовала несколько дней, и за это время жрецы Благолепия вполне могли воспользоваться тем, что легитимной правительницы нет в ее столичном дворце.

Проезжая через узкие окраинные улочки, Энтолинера и сопровождающие ее офицеры отметили, что эти районы города практически безлюдны; двери домов и торговых лавок закрыты, а тех из жителей, кого они смогли увидеть на улице, наши путешественники застали как раз за запиранием дверей. Сделав это, люди поспешно уходили по узким улочкам по направлению к одной из центральных артерий города — улице Благолепия, пересекающей почти весь город и реку Алькар через посредство знаменитого моста Роз. Фургон медленно ехал по улочкам, продвигаясь к центру города; вот уже грязные, кривобокие строения, налепленные друг на друга, сменились добротными каменными домами, повернутыми окнами и всем фасадом на улицы (в бедняцких предместьях окна, выходящие на улицу, были запрещены). Выскользнула из-под копыт ездовых животных грязная дорога с набросанными на нее грубо отесанными широченными досками как единственной защитой от грязи и ручьев, и возникла мостовая, прочная, налаженная, камень к камню, булыжник к булыжнику.

Количество народу на улицах тоже возрастало, равно как и увеличивалось количество стражи, конной и пешей. Конные — с белыми бантами на груди, пешие — с лиловыми. Все при оружии, молчаливые, сосредоточенные. Все чаще стали попадаться глашатаи, занявшие позиции на перекрестках и выкликавшие: «Все на площадь Гнева, добрые горожане и гости города! Все — на площадь Гнева!»

Энтолинера выглянула из-за полога и негромко спросила у альда Каллиеры, следовавшего верхом на взмыленном осле рядом с фургоном королевы:

— Что, альд… разве сегодня какой-то праздник?

— Что-то не припомню, — отозвался он. — Да еще глашатаи, зазывающие горожан на площадь Гнева… Ничего не понимаю. Как бы не оправдались худшие мои предчувствия.

Королева ничего не ответила. Она понимала, что находиться в неведении им осталось совсем недолго. Нестройный глухой шум, раздававшийся где-то впереди и напоминающий шум прибоя, волн, разбивающихся о прибрежные скалы, — становился все более отчетливым. Энтолинера замерла, сложив руки на груди и беззвучно шевеля губами… Страха не было, нет, но безотчетная, черная тревога не отпускала. Что-то впереди…

Храм! Храм, коварный Гаар, Стерегущий Скверну, не обошлось тут без твоей тяжелой руки в небесно-голубом священническом рукаве!..

Площадь Гнева была самым просторным открытым пространством в Ланкарнаке. С одной стороны ее ограничивала каменная набережная реки Алькар, уставленная изваяниями птиц, символов правящей династии, с воздвигнутой тут же величественной колонной Гламоола, самого великого Гонителя Скверны и легендарного основателя ланкарнакского Храма. Как реки в просторное озеро, в площадь Гнева впадали две широкие улицы, застроенные величественными дворцами знати, с роскошными портиками, колоннами, резными фасадами. Лишь с одной стороны площадь Гнева была совершенно доступна, и именно отсюда открывался вид на громаду Храма. Ближние подступы к Храму и площадь Гнева соединялись широчайшей Королевской лестницей, чьи величественные ступени (целых четыреста девяносто девять и последняя, Голубая, ступень Благолепия!) приняли на себя столько крови, как ничто в Ланкарнаке: ни хлюпающие грязи бедняцких кварталов в богатом пьяной поножовщиной предместье Лабо, ни мостовые у дворцов аристократов, бывшие постоянной ареной стычек челяди враждующих между собой знатных фамилий; ни улицы предместья Урро, где при предыдущей династии один за другим были подавлены несколько восстаний еретиков, когда ручьи крови омывали первые ступени домов; ни даже сбитый грунт тюремных подземелий! Быть может, только рассохшиеся полы скотобоен приняли не меньше крови, чем широкие, светлые, с блестящими прожилками ступени Королевской лестницы, но там, в скотобойнях, лилась кровь отнюдь не людская…

По ступеням Королевской лестницы за многие столетия протащили множество людей, приговоренных к позорной ли казни или к торжественному аутодафе. Среди них были и холеные аристократы, и бедняки в таком рванье, что нельзя было и понять, во что они одеты, и бродячие философы, и служители Храма, отступившие от канонов веры, и гордые военачальники, и те, кто провозгласил себя пророками Ааааму и Голосом его на земле, и даже два короля. Но о последнем обстоятельстве предпочитали не вспоминать. Тем более что одним из королей, казненных на площади Гнева, был славный Орм IV, приходившийся правящей королеве прапрапрадедом, Повод для казни был все тот же: дескать, недостаточно последовательно и чисто блюл Благолепие и даже склонялся на путь ереси, назначив на ключевые посты в государстве явных носителей Скверны.

То, что было возможно во времена Барлара Святого — равенство с Храмом, — оказалось недопустимым при храбром, но недальновидном и вспыльчивом Орме…

Храм покарал короля. Ему отрубили голову, а потом согласно ритуалу приставили к обрубку шеи голову осла и в таком виде погребли. Голова осла была «коронована» связанными в виде обруча ветвями чертополоха, и с тех пор в народе возникло устойчивое выражение «корона Орма». Эта идиома была сопряжена с позором и смертью, и потому каждый король, правивший после бедолаги Орма, бледнел, слыша это словосочетание, и окончательно менялся в лице, если ему в опочивальню подбрасывали насаженную на пику окровавленную ослиную голову, увенчанную «короной» из чертополоха.