Я пошла. Кола отмораживала руку, и чтобы согреть ее, я дернула колечко на банке и сделала огромный глоток. Словно выпила жидкого азота – рот онемел, а когда газировка попала в горло, у меня голова заболела, как от мороженого, даже слезы выступили.

Галерея, казалось, тянулась многие мили. Я добиралась до конца одного ряда автоматов и обнаруживала следующий, и чем дальше забредала, тем страннее становилось все вокруг. Детей с джойстиками сменили блондинистые карлики в роговых очках и кожаных плащах. Автоматы тоже стали другими, «Виртуальный Боец-3» и «Танцевальная революция» уступили место играм на тему семи смертных грехов. И изображения на экранах… Давайте просто скажем, Ассоциация Обеспокоенных Родителей их бы не одобрила.

Наконец я подошла к двери с надписью «Собеседование сотрудников», сделала еще один глоток, постучала и вошла.

В кабинете Диксона был только один светильник, эдакий прожектор, встроенный в потолок, с лампочкой на тысячу ватт. Будь он направлен на дверь, я бы ослепла на месте. Под снопом света располагался длинный складной стол. С левого края он был завален бумагами, в основном старомодными компьютерными распечатками, сложенными гармошкой. Правый край занимал элегантный ноутбук, по его экрану стекал поток мерцающих зеленых цифр.

Диксон стоял спиной к двери, листая стопку распечаток и делая вид, что не услышал моего появления. Я приняла это за стандартную тактику допроса: заставить меня заговорить первой и обозначить, что он хозяин положения. Вместо этого я с прихлебыванием отпила еще немного газировки. Моя отрыжка сумела привлечь его внимание.

«Уже восемь ноль-девять, – сказал он. – Я велел вам быть здесь в восемь».

«Да, но не предупредили о долгой прогулке внутри. Какой вообще длины это здание?»

Он обернулся. К его очкам был прикреплен некий прибор: крошечный держатель в верхней части правой линзы, с него свисал прозрачный пластиковый прямоугольник, размер – с полдюйма. Прямоугольник мерцал зеленым синхронно с экраном ноутбука на столе. Выглядело придурковато, но завораживающе.

«Понимаете, зачем вы здесь?» – спросил Диксон.

Еще один тактический ход: заставить меня гадать, что я наделала, и, возможно, проговориться о том, чего он не знает. Я пожала плечами и притворилась тупой: «Верн думал, это как-то связано с проверкой моего прошлого. Так чего, вы нашли неоплаченные штрафы за парковку?»

«Der schlechte Affe hasst seinen eigenen Geruch»[18].

«Извините?»

«Есть такая поговорка в „Злоупотреблениях“. Не так лаконично, как „Omnes Mundum facimus“, но нам подходит».

«Ну, не держите в напряжении. Что она означает?»

«Это наблюдение о человеческой природе, – сказал Диксон. – Одна из трудностей проверки прошлого в том, что наша аппаратура настолько эффективна, что в конце концов мы начинаем тонуть в данных. Конечно, существуют технологии, помогающие разобраться с этим, но даже у машин есть свой предел, и грубый обыск событий жизни – особенно у тех, кто не всегда жил хорошо – съедает огромное количество времени. Поэтому мы стараемся находить улики, помогающие сузить пространство поиска… В вольном переводе „Der schlechte Affe hasst seinen eigenen Geruch“ означает, что людей сильнее всего задевают те нравственные недостатки, в которых отражаются их собственные. Министр произносит слезливую проповедь против прелюбодеяний, он из тех, кто тайком ходит по борделям. Окружной прокурор ведет крестовые походы против незаконных азартных игр – ищите его на скачках, где он ставит все сбережения на Синеносого в пятом забеге».

«Если вы пытаетесь сказать, что люди – лицемеры, то это не новость. И как это касается меня?»

«Кто сказал вам обыскать кабинет Джона Тайлера?»

«Никто».

«Вам подсказала интуиция, что вы найдете там что-нибудь?»

«Нет, я просто любопытна. Такая вот я».

«Сколько других кабинетов вы обыскали?»

«Ну… ни одного».

«А что насчет медсестер, с которыми завтракали? Вы обшаривали их кошельки?»

«Нет».

«А их шкафчики?»

«Нет, но…»

«Значит, не так уж вы и любопытны. Почему же только доктор Тайлер?»

«Ладно, я думала, что он симпатичный».

«А. Так вы его домогались?»

«Нет! Я просто его проверяла… То есть, не знаю, наверное, почувствовала от него флюиды».

«Флюиды».

«Да, как вы сказали, интуитивно. Что-то было не так».

«Но тогда как насчет медсестер?»

«А что с ними?»

«Двое крали обезболивающие, снижая дозу у своих пациентов, и отдавали своим любовникам для продажи. Странно, что вас не посетило предчувствие по этому поводу. Возможно, принимай они наркотики сами, ваша интуиция сработала бы…»

«Послушайте, к чему это вы клоните? Думаете, я нацелилась на Тайлера, потому что похожа на него?»

«А похожи?»

«Эй, если вы боитесь, что я собираю собственную коллекцию вырезок из журналов, то на здоровье, можете обыскать мою квартиру».

«Мы уже это сделали».

«Хорошо… Значит, понимаете, что ваша schlecky-affa-чего-то-там теория не выдерживает никакой критики».

«Часто это лишь схожее прегрешение, а не идентичное, – ответил Диксон. – Просто для надежности я проверил список прочитанных вами книг, чтобы узнать, нет ли там каких-либо признаков неуместного сексуального интереса. – Он поднял стопку распечаток, которую листал, когда я вошла. – Этот поиск был более плодотворным. Скажите, вы помните кражу книги из публичной библиотеки Сан-Франциско в двенадцать лет?»

Вопрос был до того странным, я чуть не рассмеялась, но самое забавное, что точно знала, о чем он говорил. Едва прозвучало: «Вы помните?..», мой мозг словно током ударило, будто кино отмотали назад.

– И о чем он говорил? Что это была за книга?

– Анаис Нин «Дельта Венеры». У матери Луны был экземпляр, и мы с Луной читали его во время каждой ночевки. В конце концов я решила, что хочу собственный, а стянуть его из библиотеки было проще, чем из магазина.

«Как вы узнали об этом?»

«„Библиотечная Привязка“», – сказал Диксон.

Я подумала, он говорил о полоске против воров: «Но я не проносила книгу через двери».

«Нет, вы выбросили ее из окна туалета для девочек на втором этаже. Таким путем этот филиал библиотеки лишился многих книг».

«Ладно, признаюсь, украла. Но что в ней такого неуместного? В смысле, „Дельта Венеры“ непристойная, но это литературная непристойность».

«Любопытный сорт литературы, не так ли? – заметил Диксон. – К примеру, третья история под названием „Школа-интернат“ касается молодого студента монастырской школы, который вызывал желание у священников и подвергся сексуальному насилию со стороны одноклассников… Вы считаете это здоровым эротическим развлечением?»