Монтгомери медленно поднялся. Вероника собралась с силами, готовясь испытать боль, закрыла глаза и попыталась думать о королеве. Ей пришлось напомнить себе, что женщины всех времен проходили через это испытание и оставались живы.

Независимо от ее воли ноги Вероники раздвинулись, а бедра поднялись, облегчая проникновение. Монтгомери вошел в нее нежно, позволив приспособиться не только к его размерам, но и к самому акту. И почему-то то, что должно было показаться ей чужим и неприемлемым, она ощутила как нечто правильное и ожидаемое.

Монтгомери опустил голову и коснулся лбом ее лба. Дыхание его было хриплым.

— Я причинил тебе боль?

Вероника покачала головой.

Его глаза блеснули в полутьме.

— Ты немножко тесновата, — заметил он. — Зато мне чертовски хорошо.

Ее бедра поднимались, когда Монтгомери отделялся от нее, и опускались, когда он овладевал ею снова. Этот танец все повторялся, а ее руки продолжали сжимать его плечи. Глаза Вероники были широко раскрыты, и она не отводила взгляда от его лица.

Вдруг дыхание прервалось, ее горло сжалось, и она почувствовала, что готова расплакаться.

Вероника закрыла глаза и прижимала Монтгомери к себе по мере того, как ритм их движений ускорялся. Одна его рука, оказавшись между их переплетенными телами, ласкала ее лонный бугорок. Вероника вздрогнула, ощутив его прикосновение, и почувствовала, как падает в бездну, а потом взмывает ввысь. Ее тело изогнулось, стремясь еще больше приблизиться к нему, и она вскрикнула, удивленная новой волной наслаждения.

Монтгомери зарылся лицом в ее волосы, и тело его напряглось. Секундой позже он шепотом произнес ее имя, растягивая слоги, а голос его был мягким, как шелк. Потом он замер и неподвижно лежал поверх нее.

Вероника не смела открыть глаза. Ее руки нежно гладили его плечи и широкую грудь, купаясь в наслаждении близостью его тела и тяжестью, все еще давящей на нее.

Но очень скоро Монтгомери перекатился через нее и оказался лежащим рядом, прикрывая глаза рукой.

Она его разочаровала? Они долго лежали так, не разговаривая и не пытаясь придвинуться друг к другу. Возможно, она сделала что-то не так?

— Вероятно, мне следовало лежать неподвижно, — нарушила Вероника молчание.

Монтгомери повернул голову.

— Ведь покорная образцовая жена должна просто терпеть, — добавила она. В сумеречном сером свете она посмотрела на него. — Разве положено совокупляться в середине дня?

— Сейчас не середина дня, — буркнул Монтгомери, отворачиваясь.

Чувствовали ли другие женщины то же, что и она? Губы ее припухли, щеки саднило от соприкосновения с щетиной. Даже свои груди Вероника ощущала иначе, будто они стали тяжелее, больше и чувствительнее. И если отвлечься от физических ощущений, то она была полна радости и смущения.

— Я сделала что-нибудь не так? — спросила Вероника, собираясь с силами в ожидании его хлесткого ответа.

— Это все твоя тетка? — спросил он. — Или мать?

Теперь Монтгомери повернул голову и смотрел на нее.

— Ну, кто тебе сказал, будто ты не должна получать наслаждения от брачной постели?

— Моя тетя.

Монтгомери кивнул, как если бы подозревал это.

— Ты не сделала ничего плохого, Вероника, — сказал он, садясь на другом краю постели.

Больше он не добавил ничего, но Вероника решила, что тем, чего он не сказал, можно было бы заполнить тома.

Монтгомери встал с постели и направился к умывальнику за ширмой. Его сундуки уже были отправлены в Донкастер-Холл. Поэтому он порылся в чемодане, куда уложил достаточно одежды на время остановки в Инвернессе.

Он был привержен составлению планов. Это помогло ему сохранить рассудок. И жизнь.

Но его приверженность к порядку пошла псу под хвост в день, когда он встретил Веронику Маклауд, теперешнюю Веронику Фэрфакс.

Монтгомери не любил тесные пространства, а эта комната напоминала каморку. Второй причиной его раздражения было то, что он не хотел лежать в постели рядом с женщиной со спутанными волосами, губами, распухшими от поцелуев, пылающими румянцем щеками и сияющими глазами.

Вероника умудрилась соблазнить его в то время, как он всего-навсего хотел реализовать их брак.

Монтгомери потерял себя в ее объятиях. Ослепительное наслаждение лишило его разума, памяти и предвкушения знакомства с Шотландией. И даже теперь, когда еще не потускнело воспоминание их любовных объятиях, она продолжала искушать его.

Монтгомери вышел из комнаты, не взглянув на Веронику, понимая, что если сделает это, то вернется в постель. Он желал ее снова и снова.

Уличный воздух подействовал на него успокаивающе. Его нежное прикосновение напомнило ему лето в Гленигле, когда от земли поднимается жар, а ветер с реки охлаждает кожу.

Кареты и прохожие на время вытеснили его воспоминания, и теперь он разглядывал деревянный мост через реку Несс, и небо, сменившее пурпурный цвет на черный.

— Тебе надо жениться, Монтгомери, — сказал Джеймс однажды вечером. — Жена удержит тебя дома и в постели.

— Но ты ведь уже захватил лучшую из невест, Джеймс, — отвечал он. — Я не хочу довольствоваться второсортной.

— У Кэролайн есть сестра, — отвечал Джеймс. — Ты окажешь мне большую услугу, если согласишься поухаживать за Этель.

Этель была маленькой блондинкой и имела привычку жеманиться и хихикать.

— Достаточно одной ночи с Этель, и я уйду и больше не вернусь.

Что бы Джеймс подумал о Веронике?

Конечно, она не хихикала, но время от времени вела себя странно. Во-первых, претендовала на ясновидение. Во-вторых, будучи девственницей, оказалась столь приспособленной к физической любви, будто она была водой, которой она жаждала всю жизнь.

Монтгомери кивком поздоровался с несколькими встречными, удивляясь доброжелательности и приветливости шотландцев. А их выговор напомнил ему деда. И это было одной из причин, почему он не хотел сюда приезжать.

Он не хотел, чтобы ему напоминали о Магнусе Фэрфаксе. Монтгомери был ближе к деду, чем даже к отцу, и здесь, в Шотландии, его печаль по нему ощущалась острее.

Ребенком он всегда считал, что раскатистый голос деда звучит как гром.

— Ты предаешься печальным мыслям, малый, хотя сейчас весна. Пора подумать о земле. Пора сеять и сажать. Это жизнь.

Весна в Виргинии была хлопотным временем, полным заботами о земле и посадках. Когда начиналось лето, у них было мало времени на передышку от тяжелого физического труда, связанного с уходом за взошедшими растениями.

Монтгомери откинулся назад, опираясь спиной о перила моста, и смотрел, как течет вода под ним. Иногда он чувствовал, как сердце его полнится мыслями о Виргинии, и не замечал ничего вокруг.