Миссис Броуди шла по коридору, потом указала рукой в его конец.

— Эта лестница ведет в крыло, где помещаются детские, — сказала она. — Не зайти ли нам для начала туда?

— Если не возражаете, миссис Броуди, покажите сначала спальню леди. Я ужасно устала от путешествия.

Небольшая ложь, но, разумеется, ей она простится. Сейчас ей вовсе не хотелось осматривать детские и думать о будущем, представлявшемся столь неопределенным.

Экономка, казалось, пришла в ужас:

— Простите, миледи, конечно же, вы устали.

Она открыла третью дверь в коридоре и отступила, давая войти Веронике:

— Если обратите внимание, то заметите, что на лепнине изображены головки зрелых маков, ваша милость. Они распускались, когда строился этот дом.

— Очень красивая комната, — сказала Вероника, оглядывая спальню.

Постель оказалась меньше, чем она ожидала. Большее пространство занимали два платяных шкафа и туалетный столик. Обои цвета слоновой кости с золотыми цветами и такой же ковер были прелестны. Такая комната казалась впору для шотландской принцессы.

Но Вероника, по крайней мере, была шотландкой.

Миссис Броуди открыла дверь в личную ванную миледи, состоявшую, как выяснилось, из трех помещений: ванной, туалета и гардеробной, а также небольшой гостиной, соединенной коридором с другой гостиной, открывавшейся в самую лучшую, парадную, спальню. По-видимому, если жене хотелось пообщаться с мужем, она могла не идти в спальню мужа через коридор.

— Как необычно, — сказала Вероника.

Миссис Броуди кивнула:

— В Донкастер-Холле много тайных коридоров, ваша милость. Мне бы хотелось вам показать и их. Может быть, завтра?

Вероника кивнула в знак согласия. Донкастер-Холл был чем-то таким, о чем ей приходилось читать в романах, где обязательно фигурировал красивый принц и множество тайных ходов.

Она сжала руки и повернулась к экономке:

— Красивые комнаты, миссис Броуди.

— Может быть, вы завтра захотите сопроводить меня в чердачные помещения, леди Фэрфакс? Там у нас целый склад мебели. Возможно, вы захотите что-нибудь выбрать на свой вкус. Конечно, у нас в штате есть плотники. Или, возможно, вы пожелаете перевезти что-нибудь из Лоллиброха. Или даже из Лондона. Очень много мебели поступило к нам из Лондона, Эдинбурга и даже Парижа, — добавила она с гордостью.

— Я бы ничего не стала менять, — ответила Вероника честно. — Ни одной вещи.

После того как миссис Броуди ушла, Вероника вернулась в гостиную. В этой комнате обои были из бледно-голубого узорчатого шелка, оттенок их повторялся в униформах слуг. Не назывался ли этот цвет донкастерским голубым?

Вероника остановилась у окна, глядя на пологие зеленые берега реки Тайрн. Серые тучи на горизонте наводили на мысль о приближавшейся буре.

Ей так недоставало хорошей шотландской бури.

Ей недоставало всего, к чему она привыкла дома, начиная от звука шотландской речи и до ветров в Шотландском нагорье, а также до чувства родства со всем этим, принадлежности этому. Здесь ее выговор не считался чем- то необычным, и происхождение у нее было такое же, как у большинства местных жителей. Она воспринимала эту землю, как большинство ее сограждан, и так, как если бы в каждом пригорке или кочке находилось что-то волшебное, как и в мягких очертаниях долины и холмов.

Через несколько месяцев все деревья потеряют листву и приготовятся к долгой зиме, но прежде они загорятся ослепительными красками осени. Река потечет медленнее, а потом однажды утром покроется слоем льда.

На холмах выпадет снег, а потом их скует мороз. За зимой медленно и вкрадчиво последует весна и застигнет зиму врасплох. Воздух станет теплее, появятся зеленые ростки и листья.

Такой была Шотландия, ее родной дом. И этот дом тоже мог бы стать для нее родным.

Во время редких семейных поездок в Инвернесс с большой дороги Вероника видела Донкастер-Холл. И бывала заинтригована видом этого огромного, раскинувшегося на два крыла дома, казавшегося ей невыносимо одиноким.

И все же как только она ступила в Донкастер-Холл, почувствовала его дружелюбную атмосферу, будто он был именно тем местом во всей Шотландии, где ей следовало жить.

Как ни удивительно, но Веронике предстояло стать хозяйкой и хранительницей Донкастер-Холла. Из бедной родственницы она превратилась в жену сложного таинственного человека, обладавшего таким замечательным домом. Она всегда была любопытной, на особенное любопытство возбуждал в ней Монтгомери Фэрфакс.

Монтгомери направился к двери холла под первой, высоко парящей под потолком аркой овальной лестницы. Эдмунд следовал за ним. Если Монтгомери был прав, библиотека помещалась в конце коридора, и окна ее выходили на сады, спускавшиеся террасами.

Монтгомери улыбнулся и вошел в комнату с глубоко утопленными в стенах стрельчатыми окнами и украшенным резьбой потолком. Возле стен от потолка до пола возвышались книжные шкафы, и на каждой полке теснились книги в потертых переплетах. Потолок украшали лепные медальоны, а мрамор каминной полки — резные свитки.

Комната была почти такой же, как та, которую он знал так хорошо.

Письменный стол несколько отличался: он был древнее и больше. Его поверхность красного дерева была в царапинах — следах многолетней службы.

Промокательная бумага пестрела пятнами чернил. Масляная лампа стояла на уголке стола, рядом с серебряной подставкой для перьев и серебряной чернильницей, и оба предмета покрылись паутиной.

Монтгомери обернулся, опираясь спиной о столешницу, сложил руки на груди и посмотрел на Эдмунда.

— Мой дед знавал это место.

— Вполне возможно, что его нанимали сюда на работу, ваша милость.

Монтгомери оперся спиной о стол и принялся внимательно разглядывать Эдмунда.

— Поясните!

— Десятый лорд Фэрфакс был очень добр к многочисленным членам семьи, сэр, — сказал Эдмунд смущенно. — Он оплачивал их образование. И отец его слыл таким же щедрым. Вполне возможно, что ваш дед работал на девятого лорда до того, как эмигрировал в Америку. И вполне вероятно, что девятый лорд оплатил ему путь туда.

Если это являлось правдой, то тогда достижения его деда были еще удивительнее. Не прошло и двадцати лет после переезда в Америку, как Магнус Фэрфакс построил Гленигл.

— А что случилось с семьей десятого лорда Фэрфакса? Я знаю, его дети скончались раньше его, а что стало с его женой?

— К несчастью, ваша милость, леди сильно хворала после смерти своих детей. Она умерла на десять лет раньше лорда.

— Так он жил здесь один?

Эдмунд кивнул:

— Много лет.