когда стреляют шрапнелью, и она рвется пусть не над самой головой, но поблизости — приятного мало, если ты в наступлении. Хуже только «чемоданы» — так с первой мировой войны называли снаряды тяжелых пушек и гаубиц — вот тут действительно страшно, даже когда в глубоком окопе сидишь, и земля под тобою ходуном ходит от разрывов.

— Ты еще танков у бога попроси, может, и получишь роту «бетушек», а заодно и бригаду батальон бронеавтомобилей!

Фок усмехнулся, окидывая взглядом через бинокль место сражения. Продвижение русских войск к морю шло в последние три дня чрезвычайно медленно. Да оно и понятно — начиналось наступление бодро — на правом фланге сразу обозначился успех у 3-го корпуса Стесселя. Там группа генералаКондратенко прошла за четыре дня больше сотни верст, и не дошла до Дагушаня всего пятнадцать, потому что уткнулась в японские резервы, что заняли выгодные позиции по гребню сопок.

Японский командующий первые дни продолжал попытки прорыва Далинского перевала, где стойко оборонялись дивизии 1-го Сибирского корпуса. Но потом ситуация резко изменилась — поражение 5-й японской дивизии в сражении у Бычихе, где одна бригада была наголову разгромлена двумя русскими дивизиями, а вторая далеко оттеснена, заставило генерала Оку прекратить безуспешные атаки. Но отдавать территорию японцы поначалу не хотели, и лишь захват городка Сюяня 4-й ВС стрелковой дивизией, что уже попахивало окружением, заставило начать отвод сразу всех трех дивизий армии, что яростно сражались на фронте. Тем более, что разъезды сибирских казаков появились в верховьях реки Даянхе на противоположном фланге, и ситуация из плохой могла превратиться в скверную.

Так что 1-й корпус Штакельберга, усиленный к тому же прибывшей 1-й Сибирской пехотной дивизией, начал достаточно энергичное преследование — шли относительно бодро три дня, сбивая японские арьергарды, и уперлись в прочную оборону. Надо отдать должное противнику — самураи сражались отважно и предприимчиво, и бежать отнюдь не желали.

Как и проводить амбаркацию, выражаясь высоким научным слогом, услышанным в стенах академии — то есть начать погрузку частей на суда с последующей эвакуацией.

В том еще не было необходимости — руками тысяч китайцев были заблаговременно отрыты траншеи, да и сами японские солдаты имели при себе кирки и лопаты. А окапываться самураи умели, прямо вгрызались в землю, дай им только несколько лишних часов. Это Фок еще по Хасану и Халхин-Голу хорошо запомнил, во времена боевой молодости — там крепкие позиции появлялись за одну ночь. И захватить их даже с помощью танков и при поддержке артиллерии, было проблематично.

А тут вообще невероятно сложно — с отходом боевые порядки японцев начали уплотняться, сопротивление усиливаться, соответственно наступление резко замедлилось. И теперь полностью остановилось, хотя Дагушань и японские транспорты на бескрайнем море можно было хорошо рассмотреть без всякого бинокля.

Фок присел на камень, на который Кузьмич предупредительно бросил овчинку. И впервые достал коробку папирос, взятую у наместника — несколько дней не курил, а тут захотелось. Потому что задача предстояла сложная, на которую не всякий генерал решится — штурм укрепленного района, где сосредоточились полсотни батальонов. Пусть и порядком потрепанных — по опросам пленным удалось выяснить, что роты потеряли от трети до половины личного состава.

— Можно их попытаться сбить, но они чуть отступят к берегу, там тоже роют окопы второго рубежа, и мы окажемся под огнем корабельной артиллерии. А это скверно — на море крейсера с одной трубою, а там или шестидюймовые пушки или 120 мм орудия. Пусть их всего парочка — но мало приятного для нас. И еще канонерки — у тех пушки крупнее калибром. Хорошо, что только по одной установлено.

Фок любил говорить сам с собою, хотя это выглядело со стороны донельзя странным. Но старики вообще отличаются разговорчивостью, особенно когда остаются наедине с собою, и их никто не слышит. А то могут посчитать их полоумными. И закурив первую папиросу — Кузьмич предупредительно зажег спичку, принялся размышлять…

— Господа генералы, нам нужно несколько дней, чтобы привести войска в порядок, подтянуть обозы, доставить боеприпасы. И главное, подготовится к штурму укрепленной позиции. А тут нельзя допускать ошибок — мы с вами хорошо помним, во что обошлись приступы, что трижды предпринимались против турок, что обороняли Плевну.

Мог бы и не говорить последнее — почти все генералы, собравшиеся на военный совет, хорошо помнили те штурмы, где русская армия пролила немало крови, но так и не достигла успеха. Лишь измор и голод заставили тогда Осман-пашу приказать своим войскам сложить оружие.

— Мы не можем понапрасну лить кровь — сами понимаете, что подкрепления везут через всю Сибирь на многие тысячи верст, и напрасно расходовать солдат непозволительная роскошь.

Фок сделал паузу и внимательно посмотрел на собравшихся за столом генералов — все они были людьми опытными, немало пожившими и воевавшими. Это были лучшие представители русской армии, как не крути — ветераны боев с турками и хивинцами, текинцами и кокандцами, китайцами и вот теперь еще с японцами. Опытные ветераны, которые пробились по служебной лестнице собственным горбом, кровью и потом. Так как худшие представители забрались уже повыше их, используя связи, куда уж в России без них, и ехать воевать на Дальний Восток с «желтолицыми макаками» пока не собирались. Далеко туда добираться, да и условия для жизни не очень, и убить могут — война все же идет.

— Таких генералов и офицеров, что напрасно несут потери, следует немедленно отрешать от должности. Но мне нет нужды именно к вам это относить, вы все люди опытные, но к подчиненным вашим офицерам, что могут воспринять войну как показное геройство. И чтобы выделиться собственной храбростью поведут людей на напрасную погибель. Надеюсь, вы меня правильно поняли, и сделаете необходимые выводы.

Никто возражать ему не стал, все и так было очевидно. Но напомнить было необходимо, а то от первого победного наступления у многих голова могла «закружиться». А так напоминание от «старого Фока» могло подействовать отрезвляюще.

Тут Александр Викторович чуть не поморщился — от командующего артиллерией генерал-майора Никитина, как всегда, ощутимо несло легким запашком водки. Хотя Владимир Николаевич и пожевал каких-то пряностей, чтобы отбить выдававший его постоянное пристрастие к алкоголю запах, и не смущать членов военного совета.

Что за беда в России — есть знающий генерал, воевавший с турками под Ардаганом и Карсом, понимающий не только характер войны в горах, но великолепно разбирающийся в своих пушках, но алкоголик, если говорить о том, положа руку на сердце. Вернее, горький пьяница — соображение у него здорово работает, ума