— Бог миловал.

— Ну! Она вообще уже ничего не помнит и не знает. С Бабушкой Банной познакомился?

— При чем тут это? — возмутился Антошин, которому совсем не хотелось вспоминать вчерашний ужас в бане.

— «При чем тут это, при чем тут это»! — недовольно повторил старик. — Банная Бабушка могла бы быть дочкой Бабы Яги — вот при чем! Ведьмы много чего знают, но много чего и позабыли уже, особенно те, которые старые… — Стан помолчал немного, чтобы успокоиться. — Почему ты веришь ведьмам, которых и не видел никогда, а не мне?

«Действительно, почему? — спросил себя Антошин и не нашел ответа. — Если здесь в бане живут бабушки, то почему бы острову иногда не всплывать?»

— Стан знает, — уверенно произнес Малко. — У него есть знания.

Старик поднялся, перекрыв своей длинной фигурой свет из окна, и произнес твердо:

— Короче, решено! До моря здесь не так далеко — несколько дней ходу всего. Будем надеяться на Сварога. Если он помогает вам, то поднимет остров из пучины.

Антошин спросил:

— А если не помогает?

Стан с удивлением посмотрел на Антошина и произнес:

— Если боги не помогают, то никакой цели достичь невозможно. Неужели ты этого не понимаешь?

— Ждать вечность — это очень долго… — вздохнул Малко.

— Долго, — согласился Стан. — Ну а ежели вдруг я вас не дождусь, Вук найдет вас. Если увидите Вука, знайте: моя душа вселилась в него. Она побудет в нем, пока я навсегда не уйду в Вырий.

— А как же это Вук нас найдет? — удивился Антошин. — Если мы даже сами не знаем, где будем…

Стан открыл было рот — объяснить, но потом махнул рукой и выдохнул, едва скрывая презрение, одно только слово:

— Инородец!

Это прозвучало почти как оскорбление.

Но Антошин не обиделся: постепенно он привыкал к тому, что не может понять древние законы этого времени.

Стан направился к двери. Малко пошел за ним.

Поплелся и полковник, с печалью признаваясь самому себе, что у него снова нет выбора.

Хотя, если вдуматься, идти на берег незнамо какого моря, чтобы ждать, покуда всплывет незнамо какой остров, а потом незнамо где искать незнамо как выглядящие молодильные яблоки, содержащие незнамо какую тайну бессмертия, чтобы потом незнамо что с этими яблоками делать, — задача, скажем мягко, нестандартная.

Но, судя по всему, по-другому здесь не будет.

Антошин вышел на крыльцо и остановился, пораженный.

Вся деревня пришла в движение. Казалось, все жители одновременно выходили из своих домов. А поскольку не скрипящих и не стучащих дверей здесь не было вовсе, то скрип и стук звучали отовсюду.

— Что случилось? — удивился Антошин.

Малко улыбнулся:

— Как это — что случилось? Мы же уходим на остров Буян. Люди пришли нас собрать в дорогу, проводить.

— А откуда они знают, что мы уходим?

— Инородец… — вздохнул Стан. — Неужели ты и вправду не знаешь, что в любой деревне о событии узнаю́т еще до того, как оно произошло? Коли бы так не было, мы б и выжить не смогли.

Антошин ничего не понял, но времени разбираться не оставалось: со всех сторон к нему подходили незнакомые люди, крепко обнимали, желали удачи, и каждый обязательно приносил какой-нибудь гостинец.

Все пространство перед избой Стана было заполнено людьми.

Стан вынес из дома мешок и аккуратно складывал в него подарки: краюхи хлеба, яйца, деревянные жбаны с вином, куски мяса…

Мешок заполнился довольно быстро. Стан вынес второй.

Люди всё подходили и подходили. Лица всех светились добротой и участием.

Мужчины, женщины, совсем маленькие дети говорили с Антошиным так, словно он был для них дорогой человек и им всем хотелось сказать ему перед трудным походом ласковые слова.

Люди по-доброму заглядывали ему в глаза, пожимали руки. Полковник не мог избавиться от ощущения, что делают они все это совершенно искренне, хотя и видят его впервые.

Вот и второй мешок заполнился. Стан перевязал его и молча всем поклонился.

Люди тоже поклонились старику.

Поклонился и Малко:

— Спасибо вам, люди добрые! Слово человеческое охраняет в пути лучше любого меча. Пожелания людские дают крылья. А без крыльев овраги на дороге никак не преодолеть…

«Эх, мальчишка! Пацан совсем, а как красиво говорит! — подумал Антошин. — Вообще, здесь все такие слова находят! Почему, пока человечество было молодым, оно умело говорить красиво, а как подросло, красота из слов исчезла, только смысл остался, да и тот чаще всего противный?»

— Спасибо, люди! — только и смог выговорить Антошин. — Спасибо вам за вашу душевную доброту!

Толпа, никогда не видевшая говорящего инородца, напряглась, прислушиваясь, что он еще скажет.

Но полковник не умел ораторствовать, тем более перед такой толпой. Поэтому он только несколько раз поклонился.

И каждый раз толпа молча кланялась в ответ.

— Инородец… — услышал Антошин из толпы мужской голос. Сказано было не пренебрежительно, а скорей с уважением. — Инородец… Слов наших не ведает, немой человек. Не много совсем сказать смог.

— Зато кланяется. Уважает, значит! — улыбнулась женщина.

Антошин снова поклонился.

Толпа сняла шапки и опустила головы.

Тогда Антошин ударил поклон опять.

И толпа…

Это могло бы продолжаться вечно, но Стан мягко взял Антошина за локоть и увлек в дом.

Старик предложил:

— Присядем перед дорожкой.

Антошин и Малко послушно присели. Минуту, пожалуй, сидели молча.

И вдруг Стан начал говорить, сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей:

— «Еду я из поля в поле, в зеленые луга, в дальние места, по утренним и вечерним зо́рям; умываюсь ледяною росою, утираюсь, облекаюсь облаками, опоясываюсь чистыми звездами…»

Малко старательно повторял за Станом:

— «Еду я из поля в поле…»

Антошин попытался было тоже повторить, но не вышло: не успевал он за словами старика.

Слова эти были красивые, явно важные и значительные, хотя и странные, конечно.

— «Еду я во чистом поле, а во чистом поле растет одолень-трава. Одолень-трава! Не я тебя поливал, не я тебя породил; породила тебя мать сыра земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы-самокрутки…»

Антошин усмехнулся про себя: «Бабы-самокрутки… Это еще что такое? Что за пошлость такая среди красивых, волшебных слов?»