— Простите за странную просьбу! Нужно спросить о человеке, которого вы знали, Надеждине Льве! — Валерий нервно переступил по ковровой дорожке.

— Ладно, ключ неплохо подобран. Пущу! Только учтите — без глупостей, везде камеры, вас давно засекли.

Дверь открылась быстро и со щелчком, как крышка шкатулки. На пороге высокая статная барыня, старая, но без дряхлости, длинное темно-фиолетовое платье, вызывающе дорогое.

— Это вам! — неловко протянул букет, шагнул внутрь.

На ее лице шевельнулась улыбка, будто пропуск на сказочную дорогу.

— Что ж, с ирисами вы угадали. Ненавижу крупные красные мочалки, а тут и цвет мой. Разувайтесь!

Валерий опустился на бархатную банкетку, давно он не чувствовал себя таким крупным, грубым, чужим. «Не дом, а шкатулка». Прошел в комнату, остановился у круглого полированного стола, поставил на узорном краю коробку «Фереро Роше».

— Это к чаю! — как можно громче сказал Валерий, чтобы хозяйка услышала его с кухни.

Прокатилось гулкое эхо. Будто каждая аристократическая вещичка охнула от подобной бесцеремонности. Лепнина на высоком потолке, антикварная горка с коллекцией немецких статуэток: дамы, кавалеры, кареты, болонки. На полу ковер с запутанным растительным узором. Зачарованный замок, а владелица Фата Моргана. Прошелестело платье. По прозрачной, как кусок льда, вазе сползали капли воды. Он помог поставить на стол цветы. Старуха с презрительной гримасой подцепила двумя пальцами блестящую коробку.

— Ох, уж эти современные конфеты! Роскошная упаковка и приторная гадость внутри! Будто есть их следует лишь глазами! Да вы не обижайтесь, молодой человек! Старики не любят нового. Прогресс, инновации — побрякушки вашего времени. У нас были свои, не хуже, — она загадочно улыбнулась. — Ах, да, я не предложила вам чаю! Прошу за мной!

Ситникова двигалась удивительно энергично для своих лет. Внушительных размеров кухня стилизована под старину, бытовая техника тщательно закамуфлирована, чтобы не нарушить обаяние. На стенах — пучки трав и кореньев, на темном деревянном столе — пузатый медный чайник, на расстоянии и не скажешь, что электрический. Зашуршала вскипающая вода, Валерий направился к высокому стулу в углу с вырезанным в спинке сердечком.

— Нет, не сюда! Это мое место, председательское, с обзором!

Он покорно сел у стены, глядя, как хозяйка изогнутой, узорной ложкой насыпает крупные разноцветные листья. От усталости и пряного аромата чая накатывала тошнота, мешала сосредоточиться. «Думай, давай, что скажешь! Противник серьезный, тут марку держать надо. И ни слова жаргона, она не простит».

— Итак, я вас внимательно слушаю!

— Дед приехал из Казахстана, чтобы найти друга юности, просил помочь, — Валерий осекся, по ее взгляду чувствуя, что начал неправильно.

— Ну и ну! Не договариваете, молодой человек! Вы-то тут при чем? Только не надо душещипательных историй про любовь к дедушке. Никогда не поверю, что внуки выполняют капризы стариков! — она строго подняла сухонький, как обглоданная кость, палец, блеснул нежно-розовый лак. — Говорите правду! Или заставьте меня вам поверить!

«Вот и найди с ней верный тон! Где он — контакт?! Думай! Пойми ее!» Валерий разноцветной салфеткой вытер пот со лба и с отчаянной решимостью выпалил:

— Вы правы, грешен! Дед наследство не оставит, если не выполню каприз. Уж не откажите, Антонина Сергеевна!

«Ложь, отвратительная ложь! Но где она, правда? Язык не поворачивается!»

— Ох, этот нынешний меркантилизм! Да ладно уж! Кстати, как зовут вашего деда?

— Лугов Петр Константинович.

— Впервые слышу. Откуда он, говорите?

— Из Казахстана. Город Кзыл-Орда.

— Это уже интересно. Надеждин ваш умер тоже в тех краях. Фотокарточки деда у вас нет случайно?

— Только ксерокс паспорта. Извините, что в таком виде.

С помятого листка ухмылялся старый леший с оттопыренными ушами.

— Нет, никого не напоминает.

— А этого человека не узнаете? — положил на стол взятую у Надеждиной старую фотографию.

— Это отцовская «победа», — лицо хозяйки смягчилось, помолодело, пальцы так и сяк вертели пожелтевшую карточку, невидящий взгляд искал под толщей времени крупицы счастья. — Вы даже представить себе не можете, что значила машина в то время. А такая в особенности! Я росла, как принцесса. Все разрушилось в одночасье из-за Левки, папиного шофера, — стукнула ноготком по выцветшей картинке из прошлого. — Знаете, я никому никогда этого не рассказывала. В наше время люди умели молчать. Вам скажу! Первому! Круг должен замкнуться. Левка бедовый был, все ему нипочем. Как вы, нынешние, говорите: от-вяз-ный, — нарочито по слогам произнесла старуха. — Зачем только отец такого держал? Почтения в обормоте ни капли. И на меня глаз положил, как на равную, ухаживать пытался. Глупость, я даже всерьез не воспринимала. А он настырный… Вот враги отца и сыграли на его глупости. Интригу сплели, папу подставили, скомпрометировали! Он позора не вынес, умер от инсульта в тот же вечер. А Левка сбежать пытался, уехал куда-то в Казахстан, да не впрок ему подлость пошла! В том же пятьдесят втором труп выловили из Сырдарьи. Убили, как собаку. Бог покарал! Только что толку?! Моя-то жизнь вся наперекосяк пошла!

Валерий невольно огляделся по сторонам.

— Да что вы смотрите! Жалкие крохи я сохранила, но какой ценой! Замуж за крысу вышла и всю жизнь твердила себе, что нет никакой любви, потому что не может быть никогда. Теперь сомневаюсь, много в чем сомневаюсь. И история с Надеждиным незаконченной оказалась. Ведь пришли же вы. И до вас, месяца два назад, звонил кто-то, говорил, что Левка не виноват был, мол, случайность вышла. Зачем мертвецу оправдание, вы можете мне объяснить?! Ничего вы не можете! — хозяйка резко встала.

Валерий, молча, поплелся к выходу.

«Ну, вот и все! Анамнез собран, а лечить некого! Левка — прах, химера, ничто. Не за что зацепиться! Разве что подозрительные звонки. Кто-то ворошит прошлое, если, конечно, верить старухе. Ну, допустим, она не врет. Тогда кто же? Дед в той истории не замешан, ни с какого края. Опять тупик!»

Валерий провел рукой по горячему лбу. Не думается. Вся эта история обрыдла, как и пробка неизменная на Щелчке в час пик. Бесконечный до дурноты день, движение в час по чайной ложке и головная боль. Перед глазами Левка — молодой, наглый, но бесцветный и блеклый, как на старой карточке. Никак не найти его цвет, не понять, в чем загвоздка. Ситникова загадочно улыбается, словно тогда, на кухне, на фоне бутафорских кореньев, ни добрая, ни злая, отстраненная, будто сама мудрость. Мысли путались в замкнутом кругу, по радио надрывался ведущий, вымучивая первоапрельский юмор. «Вот бы все это оказалось розыгрышем, дурацкой шуткой». Захотелось страстно, до дрожи, до кома в горле. Вернуться в позавчера, где Лада встретит с ребенком на руках, где так хорошо и спокойно. Нет, не ценили, хотели всего и сразу. По трамвайным путям прогрохотал оранжевый «камаз», едкий дым впился в глаза. «Почему не закрыл окно? Опять небрежность, такого не было раньше, а что было?» Выключил радио, тишина оглушила. Вечернее солнце высвечивало желтый кирпич старых зданий по бокам Русаковской улицы. «Они стоят здесь уже кучу времени, помнят ту жизнь, которую я не могу понять».