Елена Владимировна рассмеялась.

— Вам смешно, а мне не до смеха, — возразила Манана Арчиловна. — А в другой раз, в той части, где воробей всё выше и выше взлетает, а потом на ветку садится и там победно чирикает, этот его разбег Антон затянул чуть ли не втрое. Начал с самого нижнего регистра, а закончил на самых высоких нотах в четвёртой октаве. Я спрашиваю — почему? Отвечает — заболел воробей, с трудом до ветки дерева долетел… А что он с «Медведем» на зачёте сделал?! Помните ведь?

— Помню, конечно, — подтвердила Елена Владимировна.

— Ума не приложу, что делать! — повторила Манана Арчиловна. — Первый раз в жизни у меня такой ученик. А уж я, вы знаете, собаку на учениках съела… Простите, глупо выразилась. Но я волнуюсь. Может, его к другому педагогу перевести?

— Ну что вы, Манана Арчиловна! Как можно? Кому, как не вам, с Антоном работать. Ведь мальчик очень талантливый!

— Талантливый, не спорю. Но странный какой-то. Нет, я понимаю, что настоящий талант — всегда отклонение от нормы. Но не до такой же степени! Я ему говорю, объясняю, а он меня не слышит и не видит. Смотрит как на пустое место. За сорок лет работы всякое было. Но такой ученик — впервые. Хоть кол на голове теши! И вот теперь этот смотр. Опасаюсь я, вот что… Ладно, если бы он один играл. Не страшно, если бы импровизировать начал. На смотре юных композиторов это выглядело бы даже любопытно. Но ведь он в ансамбле играет. А если начнёт прямо на сцене сочинять? Ребята ведь растеряются. Провалить выступление можно, понимаете?

— Это я понимаю… — вздохнула Елена Владимировна. — Что вы предлагаете?

— Надо заменить Антона, — сказала Манана Арчиловна. — Пока не поздно, надо заменить. Партия у него несложная, любой сыграет. Да хоть Саша Подрезов из четвёртого класса. Мальчик способный, ответственный. Всё быстро выучит. И уж сочинять на концерте точно ничего не будет.

— Не хотелось бы менять Антона, — возразила Елена Владимировна после паузы. — Всё же его пьеса.

— А лучше будет, если провалимся?

— Да я не спорю. И понимаю, что вы правы. А всё-таки давайте ещё понаблюдаем. Но пусть и Саша партию учит. И на следующую репетицию приходит. Поиграет с ребятами.

Антошка услышал, как кто-то стал подниматься по лестнице. Он быстро отошёл к окну, выглянул во двор. Большими пушистыми хлопьями падал снег. На дорожке перед школой суетились воробьи, даже сквозь закрытые стёкла было слышно их бравое чириканье.

Антошке на плечо легла рука. Он обернулся. Это была Елена Владимировна.

— Здравствуй, Антон, — сказала она мягко. — Как успехи?

Антошка пожал плечами.

— Я сейчас разговаривала с Мананой Арчиловной. Она говорит, что в «Дожде» ты постоянно меняешь свою партию. Это плохо, Антон. Ведь ты в команде играешь. Ребята сбиваются. Скажи честно: ты в состоянии потерпеть и не менять свою партию, когда вы играете вместе?

— Не знаю… — вздохнул Антошка.

— Ты только не обижайся, хорошо? Но мы решили на всякий случай подобрать тебе замену. Повторяю ещё раз: на всякий случай. Мало ли что может случиться. Вдруг ты заболеешь, например. Не дай бог, конечно. Но вдруг. А пьеса у тебя очень хорошая.

Обидно, если её на смотре не покажем. Одного не пойму: почему ты свою партию меняешь постоянно? Тебе она не нравится? Или тебе вся пьеса не нравится и ты хочешь, чтобы она лучше звучала?

— Не знаю, — опять пожал плечами Антошка.

Елена Владимировна замолчала. Стала тоже смотреть во двор, на воробьёв. И вдруг весело глянула на Антошку.

— А ты помнишь свою самую-самую первую картинку? Как если бы до неё ничего не было, а вот с этой картинки и началась твоя жизнь?

Антошка стал вспоминать свою самую первую картинку. Но ничего особенного не вспоминалось.

— А я, знаешь, помню… Как падает снег в лужи — вот что я помню. Может быть, это была осень и это был первый снег в году… Или весна… Так бывает — всё уже растаяло, лужи кругом, но вдруг похолодало и пошёл снег. Этого как раз не помню — весна была или осень. Но как падают в лужи снежинки и сразу тают — это очень хорошо запомнила. На всю жизнь.

Папу наконец-то выписали из больницы. Гипс ещё не сняли, и папа прыгал по квартире на одной правой ноге.

Мама купила ему трость, на конце которой было четыре маленькие подпорки. Он поджимал больную ногу и напоминал журавля. Антошка видел такого в книжке с картинками. Журавль стоял на одной ноге, другая была согнута и прижата к туловищу. Он стоял посреди болота, в невысокой траве, и внимательно смотрел вокруг. А в траве от него прятались лягушки, потому что журавль вышел на болото ими пообедать. Именно так картинку в книжке объяснила Антошке бабушка — он тогда был ещё маленький и сам не умел читать. Антошка сразу вспомнил ту картинку, когда увидел, как папа скачет по квартире на одной ноге, опираясь на трость. Он так и сказал папе:

— Ты как журавль!

— Тоже мне сравнил! — возразил папа. — Какой там журавль… Скорее, раненная в бою обезьяна…

Первые несколько дней, когда папа вернулся домой, в квартире постоянно что-то разбивалось и ломалось. Уже в первый вечер, прыгая по коридору, папа споткнулся и налетел на галошницу. Галошница развалилась на отдельные полочки. На следующий день, когда Антошка с бабушкой были в школе, а мама на работе, папа, запрыгивая в Антошкину комнату, не удержал равновесия и ударился лицом о пианино, разбил нос и поставил под глазом здоровущий синяк. А уж тарелок и кружек, пока папа не приспособился прыгать по квартире на одной ноге, было разбито несчитано.

— Неугомонный! — ругалась мама. — Что тебе на месте не сидится?

— Ты не представляешь, какие у нас, оказывается, высокие порожки в комнатах! — оправдывался папа. — Ив ванной! И в туалете! И на кухне тоже. Я раньше не замечал…

— Балбес ты, вот кто… Как снова не переломался? Имей в виду: ещё что-нибудь в доме обрушишь — к дивану привяжу. Будем тебя из ложечки кормить, — грозилась мама. — Будем, Антошка, папу из ложечки кормить?

— Будем! — кивал Антошка.

Он представил, как кормит папу кашей из ложечки, и ему стало смешно.

И всё же, когда папа в следующий раз что-нибудь ломал и разбивал, мама только ворчала, но к дивану его не привязывала. А подметая осколки разбитых тарелок и кружек, говорила: «Посуда бьётся к счастью» и «Давно хотела заменить это старьё».

Антошке нравилось смотреть, как папа скачет на одной ноге. Нравилось прислушиваться к ритму его прыжков, то медленных и тяжёлых, то быстрых и неровных.