Скоро они придумали игру.

Началось с того, что Антошка стал аккомпанировать папиным прыжкам. Папа прыгал по коридору, а Антошка в такт играл аккорды. Папа услышал музыкальное сопровождение, доскакал до детской комнаты, повалился на диван, отдышался, а потом сказал, что это Антошка отлично придумал — прыжки его передразнивать.

— Подожди-ка. — Папа с трудом поднялся и упрыгал из комнаты. — Только за мной не ходи… Я сейчас! — крикнул он уже из коридора.

А через несколько минут на пороге Антошкиной комнаты возник пират. На голове пирата была соломенная шляпа. На одном пиратском глазу был повязан платок, под другим красовался фиолетовый синяк. А в зубах пират держал большой кухонный нож с чёрной ручкой. Пират отставил в сторону трость на четырёх ножках, взял в освободившуюся руку нож (другая рука у пирата была в гипсе), стал на одной ноге прыгать по комнате, размахивая ножом, и кричать, чтобы играли ему что-нибудь пиратское.

Антошка быстро завязал себе один глаз шарфиком, чтобы тоже быть похожим на пирата, и заиграл на пианино пиратский танец.

— Йо-хо-хо! — кричал большой пират. — Рому мне, рому!

— Йо-хо-хо! — вторил большому пирату маленький. — Рому мне, рому!

— И сто чертей на бочку! — кричал большой пират.

— И сто чертей на бочку! — кричал ещё громче маленький, колотя ладонями и локтями по клавишам.

На шум пиратской вакханалии прибежала бабушка.

— Очумели?! — крикнула она.

Увидев бабушку, большой пират запрыгал к ней, размахивая ножом. Бабушка испуганно ретировалась в свою комнату и громко хлопнула дверью.

После того как бабушка сбежала, большой пират опять превратился в папу. Он хитро посмотрел на сына и сказал, что будет им сегодня от мамы нахлобучка. Антошке слово понравилось. Он кивнул и подтвердил, что нахлобучка им сегодня обязательно будет.

— А может, не будет? — предположил папа.

— Будет… — вздохнул Антошка. — Бабушка всё расскажет.

— Посмотрим, — улыбнулся папа. — Только приготовься. Мама придёт — будешь опять что-нибудь пиратское наяривать.

Когда мама пришла с работы, они снова перевоплотились в пиратов. Папа, с завязанным глазом и в маминой соломенной шляпе, прыгал на одной ноге по комнате, но уже без ножа в зубах. Без ножа было не так интересно, но сердить маму им не хотелось, а она бы обязательно рассердилась, увидев папу с ножом в зубах. Антошка с нарисованным синяком, как у папы, «наяривал» пиратский марш. Бабушка стояла в коридоре и, поджав губы, недовольно наблюдала за пиратами. И мама смотрела на пиратов — с улыбкой. А когда они закончили, сказала, что не пираты они вовсе, а оболтусы. И ушла на кухню готовить настоящий пиратский ужин — котлеты с макаронами.

Они ещё два разика поиграли в пиратов и один раз в «обезьяну с гранатой». «Гранатой» была пустая стеклянная бутылка из-под лимонада. Но она из папиных рук выскользнула и разбилась. А когда они собирали осколки с пола, Антошка порезал себе руку.

На этот раз мама здорово ругалась. Играть в «пиратов» и «обезьяну» запретила.

— А не послушаетесь… — сказала мама многозначительно.

Но что будет, если они не послушаются, так и осталось тайной.

Вечером мама зашла к Антошке в комнату. Присела на краешек дивана, подоткнула одеяло.

— Вот о чём хочу попросить тебя, сынок, — сказала мама. — Ты ведь взрослый у меня. Понимаешь всё… Побереги ты папу. Не потакай ему в этих ваших играх. Нельзя ему, понимаешь? Ему как можно больше лежать надо, чтобы кости побыстрее срослись и зажили. А он носится по квартире. Как до сих пор не переломался, ума не приложу… Ведь если он упадёт и руку или ногу себе повредит, придётся заново кости собирать, снова накладывать гипс. Понимаешь, опять ведь больница…

Антошка заволновался. Он и представить себе не мог, что папу из-за игры ещё раз могут положить в больницу.

— А зачем он тогда… прыгает? — спросил Антошка. — Он мне сам сказал: давай в обезьяну играть, с гранатой…

— Да хорохорится, вот почему…

— Хорохорится? — не понял Антошка.

— Ну, храбрится… А ты приглядись к папе повнимательнее. И увидишь, что ему очень тяжело сейчас. Понимаешь? И грустно, потому что он у нас всегда был самым сильным — и вдруг беспомощным оказался. Носился на своём велике. Всё нипочём было — дождь, метель, гололёд… И вдруг — приехали. Да так приехали, что в ванную зайти не может, чтобы не ушибиться. И порожки, которые не замечал никогда, вдруг высокими стали… А ещё тяжело, потому что больно ему. Постоянно. Он только виду не показывает, но у него очень рука и нога болят. Я-то слышу, как он во сне стонет. Ведь даже когда он спит, сломанные кости всё равно ноют. От боли он часто ночью просыпается. Я делаю вид, что сплю, а он лежит рядом и боится пошевелиться, чтобы меня не разбудить. Я как-то спросила его: «Что, очень больно?» А он отвечает: «Не больно!» А потом рассердился. Если, сказал, он мне мешает, на кухне тогда спать будет. Еле успокоила. Только, понимаешь, он не на меня рассердился. А на себя, на свою беспомощность… И на боль свою рассердился, что сдержаться из-за неё не может, стонет и ворочается и меня среди ночи будит…

Антошка во все глаза смотрел на маму. И вдруг почувствовал, как у него по щекам потекли слёзы. Мама слёзы заметила, обняла сына, прижала к себе.

— Прости меня, родненький… Но ты уже большой. И всё понимаешь. Поэтому и рассказываю тебе это. Ещё потому рассказываю, что и ты папу любишь. А любить — это не только подарки дарить и радовать того, кого любишь. Но ещё и оберегать… Нам с тобой папу поберечь надо. Чтобы он себе хуже не сделал.

Они ещё поговорили немного. Мама ушла. Антошка решил, что больше не будет в «обезьяну» и «пиратов» с папой играть. Но хоть и принял такое решение, всё же было немного грустно оттого, что большой пират теперь не запрыгнет в комнату и не крикнет маленькому пирату: «Сто чертей на бочку! Йо-хо-хо! Рому нам, рому!»

Однажды утром, когда мама ушла на работу, папа прискакал в Антошкину комнату. В руке он держал фотоальбом. Папа сел на диван, альбом положил на колени.

— Я знаю, — сказал папа, — что у тебя скоро последняя репетиция перед смотром. И будут решать, тебе играть или тому мальчику… Как его зовут?

— Саша Подрезов, — ответил Антошка.

— Верно. Саша Подрезов. Ещё знаю, мне Манана Арчиловна много раз жаловалась, что ты во время игры в ансамбле постоянно что-то меняешь. Почему так получается, я не понимаю. Но хочу тебе помочь. Только постарайся меня понять, хорошо?

Антошка кивнул.

— Вот что я придумал. Иди сюда…