Сейчас нам смешно об этом вспоминать, но тогда мы с Джерри не могли смеяться ни над чем. Когда Джерри ошеломил наших родных и друзей такой просьбой, его мама повернулась к моей маме и произнесла: «Что ж, Сью, похоже, молодежь хочет нас, старух, домой спровадить». Еще мы узнали, что после того как Джерри вышел из номера, прозвучали комментарии наподобие: «Старший братец решил выселить всю семейку из дома». Даже в самом отчаянном положении, когда в одном месте собираются уроженцы Глазго и Ливерпуля, можно не сомневаться, что рано или поздно всех потянет на черный юмор. И все же решение было принято, и, как потом оказалось, им остались довольны все.

Когда некоторые из наших родственников начали готовиться к возвращению домой, мы осознали, что помощь и поддержку мы получаем и от местных жителей. Тепло и сострадание португальского сообщества мы в полной мере ощутили во время воскресной мессы, но вскоре сочувствующие появились и среди английских эмигрантов, постоянно живущих в Прайя-да-Луш. Утром 7 мая они организовали осмотр окрестностей поселка. К отряду добровольцев присоединились почти все наши родственники и друзья, которым не терпелось помочь не словом, а делом, пока мы с Джерри общались с Энди Боусом и Алексом Вулфолом.

Остальные родственники, а именно мои папа и мама, мама Джерри и тетя Нора (хотела назвать их «старая гвардия», но лучше не буду) отправились в кафе у пляжа. Этот день показал нам, чем плоха слишком большая компания: если ее действия не координировать с военной точностью, люди не всегда знают, кто что делает, и в результате усилия прикладываются впустую. Однажды наш обед перерос в очередную встречу, и мы с Джерри вдруг поняли, что Шона и Амели некому забрать из клуба. Пришлось нам прерывать общение и идти в Клуб для малышей самим, по дороге обзванивая родственников и знакомых, чтобы найти кого-нибудь, кто мог бы вернуться в номер и покормить близняшек. Как говорится, у семи нянек дитя без глазу.

Когда наша группа поддержки уменьшилась, мы распределили роли между оставшимися: Триш и Ники взяли на себя детей, а Сэнди и Майкл должны были разбираться с почтой и финансами. Триш с Сэнди провели с нами целых три месяца. Не знаю, что бы мы делали без них.

Было решено, что я должна записать телевизионное обращение к похитителю Мадлен, его мы и обсуждали с Энди и Алексом в то утро. Меня беспокоило, как я буду выглядеть на экране, потому что чувствовала, что внутри у меня все словно окаменело и я как будто начала отстраняться от всего, что происходило вокруг. Поскольку выступление мое выглядело совершенно неубедительно, мы с Джерри решили посоветоваться с Аланом Пайком. Он заверил нас, что на данном этапе это вполне естественная реакция. В конце концов, человек не может плакать двадцать четыре часа в сутки. Я была опустошена как физически, так и психологически. Джерри тоже.

Вообще-то вскоре после этого эксперты из британской полиции посоветовали мне стараться сохранять спокойствие и не показывать своих чувств на публике, так что оно, наверное, и к лучшему, что тогда я вошла в ступор. Такой совет был вызван опасением, что мое горе может каким-то невероятным образом подтолкнуть похитителя Мадлен к нежелательным действиям, и он как-нибудь изменит свое поведение. Конечно, мы не могли без ужаса думать о том, чем это чревато для нас. Это означало, что любые проявления чувств и самые естественные поступки могли косвенно поставить под удар Мадлен.

Алекс и Энди решили, что обращение должно быть сделано, но по принципу «центробежности». Это означало, что будет выбрана одна телекомпания (в нашем случае — Би-би-си), которая запишет его и займется распространением ролика по остальным медиаканалам. Мы потом часто прибегали к такой схеме, потому что это не только значительно сокращало время, которое мы в противном случае тратили бы на запись множества обращений и интервью, но и избавляло нас от необходимости выступать перед армией журналистов с камерами и микрофонами. Нам приходилось иметь дело всего с одним репортером и одним оператором, а это было не так страшно. Как бы то ни было, съемки были для меня делом новым и совершенно незнакомым. Я очень волновалась, в основном из-за понимания того, насколько важно, как я донесу свое послание, но еще и потому, что мне было трудно обращаться к объективу камеры как к живому человеку. Мне это казалось неестественным.

Энди Боус предложил произнести часть текста на португальском, что я и сделала. Во время обращения Джерри сидел рядом со мной.

«Мадлен — красивая, яркая, веселая и отзывчивая девочка. Она особенный ребенок.

Пожалуйста, прошу вас, не обижайте ее. Не пугайте. Пожалуйста, сообщите нам, где мы сможем ее найти, или оставьте ее в безопасном месте и дайте кому-нибудь знать, где она.

Мы умоляем вас позволить Мадлен вернуться домой. Нам она очень нужна. Она нужна Шону и Амели, а мы нужны Мадлен. Пожалуйста, верните нам нашу маленькую девочку!

Por favor devolva a nossa menina».

Когда с этим покончили, я испытала громадное облегчение. Мое оцепенение перед камерой не могли не заметить все мои друзья. Одна из подруг позже рассказала, что, увидев меня по телевизору, решила, что я приняла лошадиную дозу успокоительного. Этого не было. С самого начала этого испытания, даже в первые часы после похищения Мадлен, я вообще ничего подобного не принимала. Не хотела. Я чувствовала, что все время должна быть настороже, внимательной и сосредоточенной. Хотя, Господь свидетель, поначалу без всяких там успокоительных я пребывала в совершенно противоположном состоянии. Да и все равно не существует волшебных таблеток, которые могут ослабить такую боль.

Около пяти часов к нам зашел падре Зе в сопровождении двадцати или около того местных жителей, чтобы прочитать Розарий[3] с нами и для нашей семьи (начал он с «Отче наш», продолжил десятью «Радуйся, Мария» и двумя «Славься»). Вчера во время мессы мы слышали, как он говорил о том, что собирается читать Розарий, но подробности упустили, и поэтому его появление у нас стало приятной неожиданностью. Это было чудесно. Матери и их дети обнимали нас, совали в руки четки и то и дело начинали вслух молить Господа о спасении Мадлен. Мы не могли удержаться от слез, но теплое отношение наших новых друзей придало нам сил. Они ушли, произнеся на прощание три ставших знакомыми слова: esperança, força, coragem. Мать падре Зе, которой было за восемьдесят, взяла меня за руку, заглянула в глаза и сказала просто: «Будь терпеливой».

Британский консул Билл Хендерсон и посол Джон Бак навещали нас регулярно, и с лестерширскими офицерами по связям с семьями мы встречались каждый день. Португальские полицейские практически не делились результатами расследования с британской полицией и отвергли многие их советы, такие как использование специально обученных собак или проведение следственного эксперимента для воссоздания картины преступления. Качество и глубина проводимого расследования казались нам недостаточными, и это тревожило нас все больше и больше. К примеру, основания для того, чтобы исключать тех или иных людей из списка подозреваемых и свидетелей были очень и очень сомнительными. Помню, как мы с Джерри, озадаченные, переглянулись, когда британские офицеры попытались нам объяснить, почему одну семейную пару вычеркнули из списка свидетелей. Когда мы спросили, согласны ли они с этим решением, те после неловкой паузы ответили: «Не совсем».