Конечно, он всё это понимал. Несмотря на то, что сказал Лесе – их встречи возможны только в темной комнате, всё равно сознавал, что рано или поздно настанет конец. Конец ее терпению и его попыткам скрыть за темнотой все то страшное и больное, из чего состояла его жизнь до нее. И его самого в первую очередь скоро перестанет устраивать то существование, которое они обречены будут вести, если он не скажет ей правду. А значит, лучше было бы все раскрыть, пока она не узнала это от кого-то ещё.

Но сейчас, когда Леся только-только вернулась в его дом, не было никаких сил сделать то, что – он прекрасно это знал – в одночасье все разрушит. И он оттягивал, как мог, тот момент, после которого Леся его возненавидит. И он сам себя – тоже.

Он пытался размышлять трезво. Понимал, что она испытывает к нему – призраку без лица – настолько сильные чувства, что предпочла его таскавшемуся за ней, как хвост, Шервинскому. И все же… он трусливо опасался, что, узнав правду о нем и о том, что он затеял, Леся никогда его не простит. А он… а он не знал, как сможет без нее жить.

Он говорил себе, что ему нужно ещё немного времени, чтобы привязать ее крепче, но вместе с тем понимал – отсрочка, за которую он сейчас хватался, как утопающий, может обернуться против него самого.

– Я все знаю сам, – выхрипел он в ответ Вадику после паузы, в течение которой все «за» и «против» снова промелькнули в голове бешеным хороводом. – Я все ей расскажу.

Только не сейчас. Ещё немного времени. Ещё несколько встреч с ней, необходимых, как воздух.

– Я пойду в запретную комнату, – добавил он рассеянно. – А ты отведи Лесю.

Получасом позже он с ужасом осознал, что друг понял его неверно.

Дверь в запретную комнату распахнулась так неожиданно, что он резко обернулся и, увидев на пороге Лесю, застыл, скованный пробежавшим по всему телу парализующим страхом. Он не сделал попытки скрыться, не попытался прикрыть лица. Он понимал – все бесполезно. Пришло четкое осознание: это конец.

Леся смотрела на него широко открытыми, ничего не понимающими глазами. В голове мелькнула спасительная мысль – она ещё не осознала, что к чему.

– Что ты… здесь делаешь? – обрела она наконец дар речи.

Он мог ей солгать. Сплести очередное враньё насчёт того, как оказался здесь. Но не стал хвататься за эту соломинку и нагромождать новые грехи поверх тех, что уже сотворил.

Артур Шервинский понимал – настал час расплаты. Расплаты, оказавшейся его собственной, а не Леси, как он то задумывал.

Прежде, чем он успел сказать хоть слово, Леся снова заговорила:

– Я же сказала тебе – я не могу и не хочу больше с тобой встречаться.

Действительно, сказала. Он ощутил, как от бессильного гнева руки сжимаются в кулаки. Ну почему, почему она не клюнула на красивое лицо Артура Шервинского, почему так привязалась к Черному Джеку, которого даже не существовало вовсе?!

Насколько все было бы проще! Джек бы просто исчез, будто его и не было. Они начали бы все заново. И она никогда не узнала бы того, что способно было теперь причинить боль им обоим.

Наверное, ошибка Вадика – нечаянная или умышленная – это его кара за то, что хотел прожить во лжи всю жизнь. Бумеранг, который он заслужил.

– Ошибаешься, – ответил он Лесе, удивляясь тому, как обманчиво ровно звучит его голос. Голос, пониженный на несколько тонов. Голос Черного Джека. – Ты сказала, что твое место – рядом со мной.

Чудовищный сонм эмоций, которые плескались в ее красивых зелёных глазах, был отражением всего того, что испытывал он сам. И как он мог перед ней оправдаться, если ненавидел сейчас сам себя?

– Что все это… значит?

Ее голос дрогнул и эта дрожь передалась ему. Он сделал глубокий вдох, пытаясь побороть накативший на него нервяк. Ему нужно объяснить ей все. Она должна была его понять. А если нет… если нет, он просто не знал, что ему делать со своей никчёмной жизнью дальше.

– Джека никогда не было, Леся, – сказал он ей и сделал навстречу шаг. – Был только я.

От того, как она в ужасе отшатнулась, он испытал чудовищную боль, от которой хотелось кричать в голос, но он сдержался. Он должен ей объяснить… Но слов не было. Они ему не подчинялись.

– Зачем? – он скорее прочёл по губам, нежели услышал это единственное слово.

– Оглядись, – он обвел комнату дрогнувшей рукой и Леся, последовав его словам, впервые с того момента, как вошла сюда, отвела от него взгляд.

Он увидел, как исказилось ее лицо. Бессильно смотрел на то, как она зажимает рукой рот, чтобы сдержать крик.

Он говорил ей, что между ними есть только темная комната, но он ошибся. Между ними был ещё и этот, один на двоих, кошмар.

Марго. Его погибшая маленькая дочка.

Ее улыбающееся лицо смотрело со всех стен. Он оставил здесь все таким же, как было при ее жизни. Он отчаянно цеплялся за иллюзию того, что она на самом деле не умерла. Просто уехала куда-то на время.

Приходя сюда, он каждый раз ждал, что сейчас распахнется дверь и она, точно маленький ураган, влетит в комнату со словами: «Папочка! Представляешь, сегодня в школе…»

Но Марго больше не было. Была лишь ее учительница Олеся Александровна, секундой спустя бросившаяся на выход – прочь от него и его кошмаров.

Он не стал ее останавливать. Просто не мог. От бушующей внутри боли хотелось согнуться пополам и, закрыв глаза, перестать существовать.

Так было бы лучше для всех.

Несколько лет назад

– Маргарита! Шервинская! В третий раз тебе говорю, отойди, пожалуйста, от окна!

Олеся нахмурилась, стараясь выглядеть строгой, но от улыбки Марго – как девочка сама просила себя называть – не удержалась и улыбнулась в ответ.

– Что там такого интересного?

Олеся выглянула за окно на школьный двор. Никого и ничего. Только высоко слишком. Четвёртый этаж, но здание старое, так что можно считать, что весь шестой.

– Я просто проверяю, хорошо ли оно закрыто.

– Оно закрыто хорошо. Перестань дёргать ручку.

Олеся осмотрелась в поисках Анны Николаевны. Сегодня дежурить в рекреации и присматривать за учениками начальной школы должна была именно она, но ещё в начале перемены та попросила заменить её на пять минут, и куда-то удалилась.

– Я уже перестала, Олеся Александровна.

Леся кивнула и не заметила, как Марго с кем-то красноречиво переглянулась.

– Спасибо, я хоть кофе успела перехватить. С утра ни маковой росинки.

К ней подошла Анна Николаевна, вернувшаяся из столовой.

– Иди, я за ними послежу.

Олеся посмотрела на коллегу с сомнением. Какое-то нехорошее предчувствие не давало ей покоя. Анна уже доставала телефон, с которым и принялась прохаживаться по рекреации, заполненной шумящими детьми. Маргарита, наконец отставшая от окна, отошла в сторону, и Олеся вернулась в свой кабинет.