От перемены оставалось всего ничего, минут семь. Леся ещё раз пробежала глазами короткий план урока и, убедившись, что ничего не забыла, собралась вернуться обратно, чтобы убедиться в том, что всё в порядке, когда случилось что-то ужасное.

За дверью сначала послышался вскрик, который Олеся смогла расслышать даже через детский гомон. Потом наступила мёртвая тишина, а потом вновь вернулся гул, который всё нарастал и нарастал. А она стояла, взявшись за ручку двери, понимала, что случилось что-то страшное, и не могла заставить себя выйти из кабинета.

– Олеся Александровна! Там Шервинская… она выпала! Прямо на улицу!

Дверь распахнулась с той стороны, на пороге класса появился Артём Лукинский. Испуганный, бледный… Он кричал ей что-то ещё, но она ничего не понимала. Перед глазами была только распахнутая створка того самого окна, от которого Маргарита почти не отходила половину перемены.

Последующие часы стали самыми кошмарными в жизни Олеси. Занятия были отменены, родители спешно приезжали в школу и забирали детей домой. Леся сидела в одном из кабинетов старшей школы и постоянно плакала. Сначала она рвалась поехать вместе с Маргаритой, которую увезла скорая помощь, но когда директор строго-настрого запретил это делать, впала в какое-то состояние, схожее с трансом.

Её расспрашивали о случившемся, она то отвечала невпопад, то снова начинала рыдать. А когда директор всё же отдала распоряжение ехать домой и быть на связи, не выдержала:

– Я не м-могу… домой. Я хочу остаться здесь.

– Никаких здесь. Домой. И точка.

– Но Маргарита? А её отец?

– Он с ней рядом. Поезжай домой.

Валентина Кирилловна буквально силой заставила её встать и подтолкнула в сторону двери.

– Мне позвонят, когда будут новости?

– Обязательно. Поезжай домой и ложись отдыхать.

Олеся на ватных ногах вышла из кабинета. Легко сказать… Ей казалось, что она уже не сможет уснуть никогда. Чувствовала себя виноватой.

Почему… ну почему она не настояла на том, чтобы Маргарита больше не подходила к этому злополучному окну? Почему не сказала Анне, чтобы она следила за Шервинской внимательнее?

Добралась Олеся до дома словно в полусне. Ей постоянно хотелось бежать хоть куда-то и сделать хоть что-то. Чем-то помочь, побыть рядом с Маргаритой. Но она чувствовала себя скованной по рукам и ногам. Просто бродила по квартире, так и не сняв одежду, и не могла думать ни о чём другом.

А потом ей позвонили, и Олеся, даже не видя, кто набрал её номер, знала, что именно ей скажут, стоит только ответить.

– Шервинская не выжила. Полчаса назад отец позвонил.

Леся всхлипнула. Её парализовало от ужаса. Казалось, что она попала в какой-то кошмар, и стоит только приказать себе проснуться, как всё исчезнет.

– Я сейчас ему позвоню.

– Нет!

Тон Валентины Кирилловны был непререкаемым.

– Почему?

– Не почему. Я запрещаю тебе ему звонить. Пока сиди дома, я сама тебя наберу, когда понадобишься.

Она отключила связь, а Олеся села на край дивана и разрыдалась.

Наши дни

Точно такие же рыдания вырывались у неё из груди и сейчас. Пропитанные острой горечью, от которой воздуха в лёгких почти не осталось, они выворачивали Олесю наизнанку. Прошлое промелькнуло перед глазами со скоростью безумного калейдоскопа. Теперь тайна её незнакомца была раскрыта. Он нанял её на эту работу не просто так. Мстил за то, что она не уследила за его дочерью? Да… и сделал это холодно и расчётливо, так, что у неё просто не оставалось шанса на то, чтобы спастись от Артура Шервинского.

Олеся добрела до скамейки в парке и устало опустилась на неё. Она не знала, где сейчас находится. Просто бежала куда-то и вот теперь оказалась здесь. Кругом не было ни души, но так было даже лучше. Сейчас ей не хотелось никого видеть. И думать ни о чём тоже не хотелось. Жаль только просто отключить в себе способность мыслить и чувствовать было невозможно. Но она в итоге с этим справится. Олеся в это верила, уже зная, что это слишком несбыточно.

***

Все было как в тумане.

Он почти не помнил тех часов, казавшихся самой адской пыткой, которые провел в больнице, сидя у дверей палаты, где его девочка сражалась за жизнь.

Он сходил с ума от собственной беспомощности, зная, что ничем не может ей помочь. Хотя отдал бы все на свете ради того, чтобы она просто жила. Но не в человеческой власти было ни принять на себя чужую боль, ни выменять у смерти другую жизнь на свою.

Он не помнил, сколько прошло времени с того момента, как ему сказали, что Марго больше нет. Зато помнил, как сжимал ее похолодевшие руки и кричал навзрыд, когда Вадим пытался увести его из палаты, где осталась его бездыханная дочь.

Он был благодарен Вадику за то, что тот взял на себя все хлопоты, связанные с похоронами. Он не мог даже слышать этого слова в отношении Марго. Он не мог принять, что его маленькая, такая живая и активная девочка, больше никогда не скажет как любит своего папу и не обнимет так ласково, как умела только она.

Желание разобраться в случившемся пришло гораздо позже, вместе с пониманием, что Марго больше не вернётся.

Он помнил равнодушные строчки полицейского отчёта, который гласил, что произошедшее с его дочерью – всего лишь несчастный случай. Никто не был виноват, что ее жизнь оказалась такой короткой, никто не был в ответе за ее смерть.

Именно тогда он решил творить самосуд.

Один Бог ведал, сколько сил ему стоило вернуться в ту школу, но он, подгоняемый жаждой мести, преодолел себя. Дети из класса Марго, с которыми он говорил, расходились в показаниях того, кто из учителей был с ними в тот момент. Кто-то говорил, что Анна Николаевна, кто-то – что классный руководитель Марго, Олеся Александровна.

Он начал с Анны Николаевны.

В памяти и по сей день, точно выжженные клеймом, звучали ее слова:

«Олеся за ними присматривала! Я ненадолго вышла, а когда вернулась, обнаружила, что случилась трагедия…»

Она наговорила ему ещё очень многое. Плакала, заламывала руки, каялась и одновременно – оправдывалась, но он запомнил только самое главное. Олеся должна была следить за тем, чтобы с его дочерью ничего не случилось. Олеся была виновата в смерти Марго.

С ней самой он разговаривать не стал. Ему были не нужны ее оправдания. Ему нужна была месть, выход той боли, которая разрывала его изнутри. Ему нужна была цель в жизни, потерявшей всякий смысл без Марго. Он хотел превратить жизнь Олеси в такой же ад, в какой превратилась из-за ее халатности его собственная. Ему нужно было кого-то винить, просто для того, чтобы выжить.

Он так жалел, что ни разу не появился на родительском собрании, чтобы лично узнать, кому доверил свою дочь. Няня Марго, посещавшая школу вместо него, отзывалась о классной руководительнице в самых восторженных тонах, но она заблуждалась на ее счет, а он… он никогда не перестанет винить себя в том, что уделял недостаточно внимания тому, под чьим присмотром находится его ребенок.