В их дом пришла смерть. Занавески опустили. Все зеркала были затянуты темной тканью, будто глаза, прикрытые веками. Воздух был тяжелым настолько, что Фейт казалось, будто весь дом сейчас провалится под землю. Приглушенные голоса были хрупкими, словно крылья мотылька. Шаги казались преступно громкими. И тем не менее весь день прибывали люди — пешком и на лошадях, несмотря на то что это был дом презренных Сандерли. В доме была смерть, а смерть — это коммерция.

Подъехала тележка, заваленная свежесрезанными цветами. Явился владелец извозного промысла, демонстрируя небольшой черный катафалк, запряженный двумя черными лошадьми. Миссис Веллет отправили в город, и она вернулась с портным и сундуками, полными черных тканей. Миртл решила, что похороны состоятся на следующий день.

— Не слишком быстро? — возразил дядюшка Майлз. — Через несколько дней уходит корабль на большую сушу. Если его держать на льду, мы довезем его обратно в Кент и похороним в фамильном склепе.

— Нет. — Миртл была непоколебима. — Мы похороним его здесь, на Вейне, и как можно скорее. — Она отказалась дальше обсуждать эту тему.

Спешка была неприличной, но одной неприличностью больше или одной меньше… Фейт обнаружила, что не переносит все живое. Не переносит безжалостное любопытство слуг, банальности дядюшки Майлза и то, как он пожимает плечами. Вопросы Говарда просто разрывали ее на части. Но больше всего она не выносила свою мать. Кому-то полагалось провести ночь в молитвах над телом. Фейт охотно вызвалась посидеть рядом с отцом.

Преподобного омыли, обрядили в лучшие одежды и положили на кровать в его спальне на втором этаже. Можно даже было представить, что он покинул мир прямо здесь, в окружении любящей семьи и с хорошей книгой в руках. Ложь, но от нее становилось легче. По всей комнате были расставлены ароматические свечи и вазы с цветами. Из-за них комната казалась святилищем, пусть даже Фейт знала, что они были призваны замаскировать запах.

Конечно, Фейт не в первый раз оставалась наедине с покойником. На ее глазах умерли пятеро братьев, и она до сих пор помнила их доверчивые маленькие ручки в своих ладонях. И потом каждый раз она несла вахту над телом. Кто-то всегда должен сидеть с покойником на случай, если вдруг окажется, что он все-таки не умер. И лучше узнать об этом до похорон. Но на этот раз никто не пошевелится. Она это знала. Она чувствовала это по ужасающему спокойствию, наполнявшему спальню. Мертвецы излучают спокойствие.

На прикроватном столике лежала огромная семейная Библия в черном переплете. Фейт много раз просматривала записи рождений, смертей и свадеб на пустых страницах в конце книги. Здесь были ее братья. А теперь к этим именам добавится Эразмус Сандерли — еще одна человеческая жизнь, как муха, раздавленная огромными страницами. По крайней мере, в мерцании свечи он больше не выглядел беспомощным, как на одеяле в библиотеке. Черты его лица казались высеченными из мрамора, не подверженного времени и тлению. Он выглядел алтарем самому себе.

Фейт не хотела уходить от этой безмятежности. Она не хотела покидать отца. Она не знала, что чувствует. Ее эмоции были такими незнакомыми и бурными, что они словно существовали где-то снаружи — будто огромные облака перекатывались и сталкивались над ее головой, а она лишь наблюдала за ними.

Самоубийство. Один из смертных грехов.

— Я не верю, — сказала она ему. — Я знаю, ты бы так не поступил.

Но в чем она теперь вообще может быть уверена? Сколько секретов на самом деле таил ее отец? Что, если он снова принял свой загадочный опиат и бросился со скалы в приступе меланхолии, вызванной опьянением? Фейт слишком устала, чтобы думать, но не думать не могла. Ее разум все время цеплялся за то, что ей было известно и чего она не знала, упуская кусочки головоломки. Теперь она понимала, почему мать солгала о том, где нашли тело. Сломанная шея в лощине выглядела несчастным случаем, неверным шагом в темноте. Кто же станет бросаться с заросшего деревьями неглубокого обрыва, когда поблизости есть скала?

«Но ему даже не нужна скала. У него был пистолет». Фейт подставила кулаки к вискам. «У него был пистолет». Она вспомнила, как он импульсивно потянулся за пистолетом, когда они были на пляже. Он чего-то боялся. А теперь он погиб. Почему ему обязательно нужно было вернуться из поездки по морю до полуночи? И почему он так отчаянно пытался спрятать загадочное растение? Она вспомнила их тайное путешествие с растением на тачке, и у нее появилось ощущение, будто что-то не так. Она снова увидела покрытую каплями конденсата тачку, одиноко лежавшую у развилки дороги. «Но… она должна быть не там. Мы с отцом оставили ее около оранжереи». Полнейшая неопределенность в ее голове сформировалась в подозрение.

Туман уже отступил, когда Фейт снова вышла из дома, чтобы повторить свой утренний путь. И точно, у развилки лежала тачка. «Может, это ничего и не значит. Прайт мог встать пораньше и передвинуть тачку». Она продолжала идти, свернув на дорожку, ведущую к вершине утеса. Подъем был неровный и каменистый. Дорожка разделялась пополам, как раздваиваются потоки воды во время дождя. Она добралась до заросшей травой вершины, и легкий ветерок раздул ее плащ. Взглянув вниз, Фейт увидела, как неглубокие полумесяцы волн расчесывают своими пенными пальцами берег. Прямо внизу, посередине склона, черное дерево, поймавшее ее отца, стало колыхаться, словно заманивая ее к себе. Здесь дорожка была затоптана. Фейт наклонилась и всмотрелась. Недалеко от края обрыва в грязи виднелась какая-то вмятина. Это мог быть след палки или ребра ботинка, но его вполне могло оставить и колесо тачки.

Когда Фейт вошла в гостиную, дядюшка Майлз поднял глаза от книги, и его нахмуренный лоб слегка разгладился.

— Как дела, Фейт?

Она не могла ответить ничего приятного или веселого.

— Дядюшка Майлз… могу я спросить тебя кое о чем? Ты говорил, когда… когда отца не пустили на раскопки, кто-то дал ему письмо.

— Да… — Дядюшка Майлз горестно поднял брови и закрыл книгу. — Причем оно весьма огорчило его. Предполагаю, мы никогда не узнаем, кто его написал.

— Оно было без подписи?

— Похоже на то. Твой отец требовал сказать, кто его написал. Внезапно все вокруг стали его врагами, и он ничего не желал слышать. Бен Крок нашел письмо в своей дневной почте и отдал отцу, но сказал, что больше ничего не знает.

— Что там говорилось?

— Твой отец никому не позволил его прочесть. — Дядюшка Майлз покачал головой. — По пути домой он продолжал утверждать, что кто-то следил за ним, кто-то его предал, читал его бумаги. А когда мы вернулись домой… он бросил письмо в огонь.

— А вот и ты, Фейт! — Миртл находилась в гостиной с портнихой. — Вот черное батистовое платье, которое тебе подойдет, если его немного расставить и перешить на тебя.

Фейт уставилась на небрежно брошенный на кресло наряд. Судя по всему, его уже носили. В этом платье уже кого-то оплакивали.