Но делать было нечего, так что она вернулась к двери и постучала. Никто не открыл. Они стучали и стучали, но ответа не было. Взглянув в окно на втором этаже, Фейт заметила лицо, выглядывавшее из-за занавески. Ей показалось, что это мисс Хантер.

— Как далеко наш дом? — наконец спросила Миртл.

— В четырех милях, — ответила Фейт, вспоминая карту.

— Тогда нам придется идти быстро, — придушенным голосом сказала Миртл, — если мы хотим успеть до дождя.

Они не успели. Дождь застиг их на полпути. Сначала это были редкие капли, оставлявшие пятна на их одежде. Потом капли сменились сильным дождем, а потом ливнем, шумевшим в ушах. Дорога под их ногами превратилась в бурлящую грязь. Шифоновый солнечный зонтик Миртл не мог противостоять стихии. Вскоре ткань провисла под тяжестью воды и перестала преграждать ей путь. Шляпки отсырели и отяжелели. Фейт с сочувствием, охватившим ее помимо воли, наблюдала, как элегантный траурный наряд Миртл превращается в лохмотья. Черные юбки и чулки толстым слоем покрыла грязь. И что хуже всего, траурный креп стал расползаться: клей, соединявший шелковые волокна, вымывался дождем.

Споткнувшись, Миртл заплакала. Не трогательными пахнувшими солью слезами, но как маленький ребенок, захлебываясь от рыданий. Мать и дочь остановились под деревом в поисках укрытия, но оно их не спасло. Миртл плакала и плакала, и каждое ее рыдание разрывало сердце Фейт.

— Мы почти дома, — сказала Фейт таким тоном, будто обращалась к Говарду. — Мы скоро придем. Все не так плохо.

Она выбежала под дождь в поисках дома или хижины — чего угодно, где они могли бы укрыться. Посередине убранного поля она кого-то заметила и позвала на помощь, но тотчас поняла, что это пугало. Миртл едва взглянула на Фейт, вернувшуюся с пальто в руках. Фейт накинула его на плечи матери, прикрыв истрепавшееся платье. Путешествие было долгим, и к тому времени, когда они добрались до дома, обе сильно дрожали. Миссис Веллет пришла в ужас от их вида и велела слугам нагреть воды. Но где-то за углом Фейт услышала сдавленный смех. Судя по голосу, это была Жанна. Даже когда Фейт осталась одна, все, о чем она могла думать, — это радостный смех, жестокий и безжалостный. Он вонзился в ее сердце, словно нож.

Фейт стояла в своей комнате, промокшая до костей, и думала, почему она не плачет. Раньше она плакала, она помнила эти слезы, горячие и беспомощные. Но сейчас ей казалось, что все они вытекли из нее. Она думала об этом смехе. О ликующей Жанне. Потом вспомнила изображение убитой женщины в стереоскопе и представила служанку на ее месте. Она представляла, как церковь сгорает вместе со всеми людьми, находящимися внутри. Видела, как она стоит с пылающим факелом в руках и наблюдает, как дергается дверь, которую они пытаются открыть.

В спальне Фейт стояло высокое зеркало, как полагается, завешенное крепом. «Когда в доме кто-то умер, на зеркала нападает голод, — давным-давно рассказывала ей няня. — Если мы их не завесим, они высосут душу несчастного покойника. И если живой человек посмотрит в зеркало, он увидит, как на него уставился мертвец, и тоже умрет. В доме, где кто-то умер, в зеркале тебя может подстерегать что угодно, чтобы украсть твою душу». Фейт протянула руку, схватила креп, отметив его грубую поверхность, и рывком сдернула его с зеркала. В слабом свете зеркало казалось золоченым дверным проемом. По ту сторону Фейт увидела молодую ведьму со сверкающими, словно звезды, глазами. Влажные волосы змеиными кольцами обвивали ее плечи. На щеках блестели капли дождя. Ее простое платье с высоким воротничком было голодно-черным, цвета зияющей шахты. Оно высасывало свет из комнаты.

Куда же подевалась умница Фейт? Девушка в зеркале была способна на все. И она была кем угодно, но не хорошей девочкой — это читалось с первого взгляда. «Никакая я не хорошая. — Что-то в мозгу Фейт вырвалось на волю, простирая черные крылья в небо. — Хороший человек не может чувствовать то же, что чувствую я. Я злая, коварная и полная ярости. Меня не спасти». Больше она не была беспомощной. Она чувствовала себя извивающейся в траве змеей.

— Тсс…

Змея вздрогнула, когда Фейт открыла клетку, свернулась в плотное кольцо, но сразу успокоилась, узнав запах Фейт. Они словно были родными. Полоз грациозно и лениво скользнул вверх по руке хозяйки. Чешуя напоминала холодный шелк и кожу, по-вечернему прохладную. Язычок пощекотал щеку Фейт. Пальцы девочки пробрались под тряпки и нащупали бумаги отца. Но вместо чувства вины и чего-то кощунственного она ощутила азарт. «Я все, что у тебя осталось, отец. Я твой единственный шанс на правосудие и возмездие. И мне нужны твои ответы».

Она замерла, услышав торопливые шаги снаружи и слабое эхо льющейся в металлическую емкость воды. Но это всего лишь готовили ванну для ее матери. Они ей не помешают. Фейт ускользала от внимания домочадцев, словно монета, завалившаяся за подкладку пальто. С тихонями так часто бывает. И никто не удивится, что она скрылась у себя в комнате. После трудного дня было вполне логично, что она захочет прилечь. Изнеможение было естественной реакцией для леди. Пусть думают что угодно, лишь бы оставили ее одну. Она придвинула дорожный сундук к двери, чтобы ее не застали врасплох. Промокшую верхнюю одежду сняла и повесила на крючок. Потом подбросила хвороста в камин и устроилась в кресле с бумагами так близко к огню, что жар обжигал щеки и ладони. Она видела, что от юбок начал подниматься пар, и почувствовала себя саламандрой или другим мифическим существом женского пола. Ее волосы по мере высыхания стали напоминать щупальца.

В красноватом свете камина она принялась изучать бумаги отца. Их было очень много. Письма от других ученых с многословными комплиментами, остроумными шутками на древнегреческом, мемуары и введения к статьям. Были там и приглашения прочитать лекцию, споры о возрасте каких-то зубов и наилучший рецепт состава для схватывания костей. Некоторые бумаги были похожи на счета, векселя и тому подобное. Обнаружились даже потрепанные и все в пятнах листы с королевскими гербами и изящными каллиграфическими фразами на английском и французском. Фейт догадалась, что это паспорта и визы из поездок преподобного.

Пока одежда сохла, Фейт пролистала аккуратные зарисовки ядовитых растений, схемы раскопок и тщательные записи наблюдений. Потом она наткнулась на небрежные рисунки, которые мельком увидела в кабинете отца во время его странного приступа. И она снова удивилась, как отличаются они от других его зарисовок лихорадочностью движений и неаккуратностью. Наконец ее пальцы легли на тетрадь в кожаном переплете, которую она обнаружила под подушкой отца. Она приберегла ее напоследок, потому что тетрадь была похожа на личный дневник. Но Фейт не могла больше позволить отцу хранить его секреты. Она открыла тетрадь и начала читать слова, написанные изящным почерком.