И стало понятно: я никуда не двинусь, не сяду ни в самолет, ни в поезд — я просто обязана это узнать.

* * *

Маринович я позвонила прямо с утра, пытаясь договориться о встрече, но правая рука Георгия Крутилова, всегда и везде действующая по собственным, ею установленным правилам, через десять секунд бросила трубку.

Вторая попытка была чуть успешнее.

— Что вам еще от меня нужно? — бесстрастно вопросила Ника. — Я рассказала все — и вам, и Ларионову, и всем, кто лез ко мне со своим любопытством.

Но, выслушав мой вопрос о «белых рыцарях», проговорила неожиданно спокойно:

— Елизавета Кронина, среди безграмотного стада журналистов я выделяю вас за вашу образованность, вы это знаете. И все-таки отказываю в комментариях. Прошу вас, больше не звоните!

Без всякой надежды я набрала Людмилу Стрельцову, и через час мы сидели в том же кафе, что и три недели назад. Как и тогда, Людмила с отвращением курила и тушила сигареты, задумчиво качая головой на все мои вопросы:

— Не знаю. Не припомню… Очень странно. Вы понимаете, ведь Маринович — фантазерка, назначит окружающих на должности героев и носится со всем этим: кто Сирано у ней, кто Дон Кихот, кто Зигфрид. А сама — «железный Феликс» плюс восторженная дура. В одном лице. А тут поэт, особая статья, они и говорили-то стихами.

Извинившись перед Людмилой за напрасное беспокойство, я поехала домой — собирать дорожную сумку. Провозившись до глубокой ночи, осознала, что за оставшееся до отъзда время не успею сделать и половины намеченного, как это всегда бывает накануне командировки. Заводя будильник на половину восьмого — время, которое ненавижу, — я с изумлением услышала телефонный звонок.

На часах была половина первого.

— Елизавета, я вас не разбудила? Слава богу. Это Стрельцова. Простите, что звоню среди ночи, но вообще-то я, кажется, знаю, кто такие эти рыцари. Встретиться завтра у меня не получится, так что рассказываю прямо сейчас.

— Я слушаю, Людмила. Говорите, — опустилась я на пол, вдруг почувствовав резкую слабость.

— «Белые рыцари» — это такое тайное общество. Нет, даже орден. Его Георгий и Саша Водонеев придумали, на первом курсе института. Звучит претенциозно, но ничего серьезного в этом «ордене» не было. Ребята собира-лись на студенческие пирушки и, чтобы пить не ради пития, решили вдохнуть в это занятие идею. Вроде бы тогда они поклялись во что бы то ни стало сильно преуспеть и стать знаменитыми. Причем не в Москве, не в Париже, а именно здесь, в Городе. Знаю я об этом мало, потому что Гоша крайне неохотно говорил на эту тему. Там был строгий мальчишник: провинившихся изгоняли без права восстановления. Я бы и вовсе об этом ничего не знала, но как-то подслушала телефонный разговор. Потом как-то Сашка обмолвился. Ну, кое-что у Гоши выпытала. Ничего особенного не помню, ведь больше двадцати лет прошло!

— То есть они хотели доказать, что прославиться можно и работая в провинции?

— Да, вот именно. Для них ведь, для всех почти, Город и был относительным центром, столицей. Они же все из маленьких городков и поселков понаехали, как сейчас говорят. Ну и решили, что это не случайно, судьба им дарит шанс, и нужно им воспользоваться. А вскоре и сами поверили в провидение, собравшее их в Городе.

— Понятно. А кто там был, кроме Георгия и Саши?

— Да всего двое-трое. Сначала-то их было гораздо больше, но кто-то ушел, кого-то прогнали, и, как я поняла, решили больше никого не принимать. Я так думаю, принимать было некого — не дотягивали кандидаты до гениальности.

— А кто отбирал-то?

— Сами и отбирали.

— Да, интересно очень. Кто же еще там?

— Художник Марк Фомин.

— Что вы говорите! Сегодня получила приглашение на его юбилей: двадцать пять лет творческой деятельности. Художник спорный, но талантливый, и, если бы не бесконечные пиар-акции имени себя, был бы очень симпатичен. Любопытно.

— Четвертый — пианист Вадим Арефьев.

— Да, знаю, в оперном театре.

— И что, хороший пианист?

— На два порядка выше остальных. Он ведь после института культуры еще в Гнесинке учился, аспирантуру окончил, потом неизвестно почему — хотя теперь-то понятно почему — вернулся в Город. Часто ездит за границу на гастроли. А пятый?

— Вот пятого не знаю. Он пришел к ним позже и вроде стал там главным.

— Я думала, что главным был Георгий.

— До какого-то времени — да. Но тот, пятый, принес нечто такое, с чем все они стали считаться. Не знаю, боюсь соврать, но, кажется, он увлекался эзотерикой и парапсихологией, и слушались его беспрекословно.

— Чем же они занимались-то, эти «белые рыцари»? — после паузы спросила я, ошарашенная информацией, которую еще предстояло переварить.

— Спорили, рассуждали, строили планы. Повторюсь, все они были приезжими, без связей, без родных и без жилья. Вот и сбились в стаю. Все бредили Серебряным веком, а там же сплошь и рядом литературные кружки и общества. Скопировали что-то и носились с этим.

— А потом-то, после института??

Людмила замолчала и задумалась.

— Ой, по-моему, они просто об этом забыли. Прошло столько времени. Но вот жили так, как задумали. Как договорились. Внешне словно бы ничем связаны уже не были, это я по Гоше знаю. Странно, сейчас вам рассказываю и сама поражаюсь тому, что не вспомнила сразу.

— Как вы думаете, а почему Маринович отказалась мне говорить про такие невинные вещи? И откуда-то знает же она об этом!

— Должно быть, Гоша все-таки рассказал. А почему не говорит? Где Ника, там всегда выкаблучивание и капризы.

* * *

Будильник я, конечно, не услышала — меня разбудил настойчивый телефонный звонок, и вместо «здравствуйте» я услышала:

— Отчего же вы мне не звоните?

— Оттого что я еду сегодня.

— Я знаю, что сегодня, но потому и спрашиваю: кто вас отвезет на вокзал?

Кто меня отвезет на вокзал… Во все мои здешние времена это был вопрос вопросов, и с тех пор, как из моей жизни исчез Бакунин со своей «Волгой», я всякий раз ощущала болезненный укол пустоты: как правило, провожать (и встречать! главное-то — встречать!) меня было некому, не считая, конечно, Жанетты. Но Бернаро своим невинным вопросом меня поставил в тупик и, окончательно проснувшись, я попыталась отшутиться:

— В Городе существует и ширится служба такси.

— Да вы что? Не заметил. Во сколько ваш поезд?

— Кажется, в полночь.

— Заеду в одиннадцать, — без паузы проговорил Бер-наро, и пока я размышляла, как ответить, он отключился и пропал.

Вернувшись в утреннюю реальность, которая всегда мне давалась с трудом даже после крепкого чая, я поняла, что не могу думать ни о чем, кроме сомнительного общества «белых рыцарей». И, несмотря на бесконечный список запланированных дел, меня так и подмывало прямо сейчас мчаться к Фомину, с которым я даже была относительно знакома. Тем более, повод был: приглашение, юбилейная выставка. После разговора со Стрельцовой меня просто распирало любопытство, и, поборовшись с ним минут десять, я все-таки позвонила по указанному в приглашении телефону.