Убийственный конвейер

Первое тело, на котором Бёрк и Хэр заработали, было само виновато: престарелый отставной солдат к моменту смерти задолжал миссис Лэрд целых четыре фунта (двухмесячная зарплата квалифицированного рабочего!) за квартиру. Это обстоятельство подстегнуло мыслительный процесс приятелей-ирландцев, и они пришли к логичному выводу, что в погашение долга необходимо реализовать оставшееся от должника имущество. Наиболее ликвидным объектом оказалось то, что еще недавно было пожилым воякой. Ассистенты известного хирурга Роберта Нокса заплатили за него семь с половиной фунтов; помните, что делает капитал при 100 % прибыли? Верно, «он попирает все человеческие законы». Хотя в данном случае «человеческие» не означало «юридические» — в британском законодательстве в данном конкретном месте имелась лакуна: мертвое тело не являлось ничьей собственностью в правовом смысле, и похитителей тел судили за осквернение могил. А тут могилы не было…

Но ждать милостей от природы (сто процентов, а то и больше!) друзья не могли. «Взять их у нее — вот наша задача!» — решили они за век с небольшим до И. В. Мичурина и принялись за дело. Следующий жилец — объект их повышенного внимания — уже болел, но уверенности, что он умрет, не было вовсе, и Бёрк с Хэром его задушили. Потом они начали убивать и вовсе здоровых, заманивая их под разными предлогами (в основном касавшимися даровой выпивки) в пансион. Каждая жертва приносила от восьми до десяти фунтов; на канале им вдвоем пришлось бы за эти деньги вкалывать около полугода. Если полицейские подсчеты точны, то последнее убийство, на котором они и «прокололись», было шестнадцатым.

Казнь Уильяма Берка

Попались они, впрочем, недостаточно убедительно: английский суд был достаточно жесток, но косвенных доказательств не любил, а взять парочку ирландцев и их подруг (как минимум знавших о происходящем) «на кармане» не удалось — они успели переправить тело последней жертвы Ноксу, и прямых улик против них не было. Тогда лорд-адвокат (королевский советник по правовым вопросам в Шотландии, что-то вроде главного прокурора этой части Соединенного Королевства) пошел проторенным путем: одному из соучастников был гарантирован иммунитет от судебного преследования в обмен на подробные показания. Его выбор пал на Хэра. Тот не подкачал и сдал друга-подельника со всеми потрохами.

Один за всех

Процесс начался утром в сочельник, 24 декабря 1828 года, и продолжался почти сутки. 300 полицейских сдерживали разгоряченную толпу, в казармах Эдинбурга войска были приведены в состояние повышенной готовности. На скамье подсудимых находились Бёрк и Макдугал, против миссис Лэрд ничего существенного не нашли. Несколько часов адвокаты подсудимых отстаивали требование рассматривать три убийства по отдельности (обвинение ограничилось тремя наиболее доказанными случаями; так часто делали британские юристы того времени, справедливо рассуждая, что и одного признанного присяжными убийства хватит за глаза, а время — деньги) и добились своего. В результате процесс затянулся, и до допроса Хэра и его невенчанной супруги добрались только к вечеру. Хэр на всякий случай признал только последнее убийство, а в остальных случаях воспользовался правом не свидетельствовать против себя; его жена, картинно появившаяся на свидетельской трибуне с больным ребенком на руках, сослалась на плохую память. До выступлений адвокатов дело дошло глубокой ночью, присяжные удалились на совещание в 8 утра. Им хватило 50 минут. Бёрк был признан виновным, его гражданская жена — невиновной. Судья, приговорив убийцу к смерти, постановил, что его тело будет подвергнуто публичному вскрытию, а скелет будет передан на нужды науки в назидание потомкам. По-своему логично.

Всех трех избежавших виселицы компаньонов по отдельности чуть не растерзала толпа, и им пришлось скрыться. Доктор Нокс сделался изгоем в академических кругах и до конца жизни работал обычным патологоанатомом при больнице в Лондоне. Дело, названное «Уэст-портскими убийствами» (по названию улицы Эдинбурга, где все происходило), вызвало значительный общественный резонанс и сподвигло законодателей к тому, чтобы принять в 1832 году специальный «Анатомический закон», отменявший препарирование казненных и вводивший правила получения учеными тел для исследований, близкие к современным. В каком-то смысле Бёрк и его везучий приятель-предатель могут считаться его соавторами.

(иск крестьян деревни Сухая Терешка к помещице Яковлевой, Российская империя, 1826–1840)

Со школьной скамьи мы знаем, что крепостной крестьянин — существо в России практически бесправное, тот же раб, которому не на что рассчитывать, кроме как на доброту помещика: заменил «великий эконом» Онегин барщину легким оброком — «и раб судьбу благословил». Но много ли на Руси онегиных, все больше троекуровы да плюшкины… Это, в общем, соответствует действительности: добиться справедливости крепостному крестьянину было непросто.

Впрочем, и дворянам в дореформенном суде без солидных взяток мало что светило, и их тяжбы, случалось, тянулись десятилетиями. Но жаловаться крестьяне на своих владельцев могли и делали это не так уж редко; вопреки распространенному сегодня мнению, указ Екатерины II запрещал крестьянам (да и вообще всем недворянам) только подавать жалобы непосредственно в руки императрице («…когда кто не из дворян и не имеющих чинов осмелится высочайшую ее величества особу подачею в собственные руки челобитен утруждать.»). Вот одно из вполне рядовых дел первой половины XIX века, в котором выпукло очерчены и тогдашний суд, и тогдашние нравы.

Место действия — Саратовская губерния

Селом Сухая Терешка в Хвалынском уезде Саратовской губернии во второй половине XVIII века владел отставной прапорщик Савелий Иванович Языков. Собственных детей у него не было, и он, как следует из дела, «взял себе в приемыши какого-то мальчика, которому присвоил фамилию Савельев, еще ребенком записал в гражданскую службу для получения чинов. История вполне прозрачная, каких много: по всей вероятности, прижил Савелий Иванович с дворовой девушкой ребеночка, дал ему «говорящую» фамилию-отчество и позаботился о его будущем. Тот дослужился до титулярного советника и, возможно, «перепрыгнул» бы в следующий чин коллежского асессора, дававший потомственное дворянство, но неожиданно умер молодым. А быть может, и не сумел бы преодолеть этот очень серьезный барьер, пополнив целую армию «вечных титуляшек»; впрочем, судя по всему, некоторые связи у Савелия Языкова были.

В любом случае, вдова Савельева, бывшая заметно старше его и имевшая дочь от предыдущего брака, осталась титулярной советницей и личной дворянкой.