Времеву поначалу везло, затем он стал проигрывать, делал это все более азартно, и проигрыш достиг очень крупной суммы. Тогда Тимофей Миронович обвинил Глебова в нечистой игре, а хозяина квартиры — в содержании шулерского притона. Пропустить это мимо ушей офицеры, пусть и отставные, не могли. С этого момента ситуация могла развиваться строго в двух направлениях: либо сам обвинивший должен был вызвать шулера на дуэль, либо дождаться вызова от него. Оружие выбирал вызванный, это — существенное преимущество; зато вызвавший мог через некоторое время принести извинения, и их часто принимали.

Нюансов в кодексе чести тогдашнего дворянина и офицера было множество, одно несомненно — дело должно было решиться через дуэль. Теоретически можно было вместо нее обратиться в суд, но подменять в деле чести благородный поединок низким крючкотворством — бесчестье еще большее, практически неслыханное!

Времев не вызвал, и тогда ему было нанесено повторное «оскорбление действием». Кем конкретно и какое именно — доподлинно неизвестно. Известно, что Времев двумя с половиной сутками спустя умер в Чертанове. Было произведено вскрытие, поставлен диагноз — разрыв сердца и апоплексический удар (инсульт) — и дано разрешение на захоронение. Останки Тимофея Мироновича упокоились в Симоновом монастыре.

Как вскоре выяснилось — ненадолго.

Экспертиза

Запомнил ли Ровинский издевательское «Алябьев, запиши!», или у него имелся еще какой-то зуб на композитора, но, соединив в уме известие о кончине Времева с циркулировавшими по Первопрестольной слухами о скандальной карточной игре, он распорядился произвести эксгумацию. Исследование останков было поручено группе из шести квалифицированных врачей, которые назвали по результатам повторного вскрытия причину смерти, существенно отличавшуюся от первоначального диагноза — разрыв селезенки. Они же зафиксировали следы побоев в разных местах тела. С их мнением согласился авторитетнейший в вопросах судебной медицины профессор Мухин. Возник вопрос — когда они были нанесены? Без ответа на него невозможно было решить главный вопрос — чьи действия стали причиной смерти воронежского помещика? Однако два выдающихся медика, профессора Мудров и Гильтебрандт, разошлись во мнениях. Последний полагал, что разрыв селезенки мог произойти по разным причинам и быстро привел к смерти, а Мудров — что изменения в селезенке посмертные, а правилен первоначальный «сердечный» диагноз (при этом важно, что первоначально Мудров придерживался согласной с выводами комиссии точки зрения, но затем, как истинный ученый, засомневался и изменил свои выводы). Однако позже уважаемые врачи вместо того, чтобы лезть в бутылку и отстаивать свою несомненную правоту, как это сделали бы многие на их месте, совместно рассмотрели все документы и пришли к согласованному мнению: причина смерти — сердечный приступ. Казалось бы — «в архив!»

Не тут-то было.

Александр Алябьев

«…Как людей вредных…»

Было начато дело № 1151 «О скоропостижной смерти коллежского советника Времева», и из-за расхождений между экспертами никто его прекращать не собирался. Алябьев находился сначала под домашним арестом, потом был взят под стражу; полиция и судейские вели расследование: опрашивались десятки людей, по Москве ползли слухи один фантастичнее другого (например, что Времева, когда он отказался платить, злоумышленники перевернули вниз головой и трясли, пока из карманов не посыпались золотые монеты). Одним из чиновников, прикосновенных к следствию, был судья Московского надворного суда (суд первой инстанции для дворян) Иван Пущин — «Большой Жанно», ближайший лицейский друг Пушкина. Именно несогласие Пущина с мнением большинства членов суда о невиновности Алябьева и его товарищей привело к тому, что оправдательное решение в октябре 1825-го было отменено. По-видимому, Иван Иванович исходил из своих представлений о гражданском долге и считал, что картежники-кутилы априори виноваты… Еще бы, ведь, как вспоминал его товарищ декабрист Оболенский, он «променял мундир конногвардейской артиллерии на скромную службу в Уголовной палате, надеясь на этом поприще оказать существенную пользу и своим примером побудить и других принять на себя обязанности, от которых дворянство устранялось, предпочитая блестящие эполеты той пользе, которую они могли бы принести».

Власти постепенно отставили версию об убийстве сначала намеренном, затем и непреднамеренном — все-таки доказать причинно-следственную связь происшествия в Леонтьевском и смерти в Чертанове не удалось («Слава богу, что сенатор N и князь NN преставились неделей раньше, а то сидеть бы мне еще и за этих», — по слухам, сострил Алябьев). Зато до масштабов грандиозных разрослась другая «линия» — о создании «игрецкого общества». «Общество» — это было актуально, после Сенатской всюду виделись «общества», подследственные были знакомы — естественно! круг-то один… — с рядом декабристов. Единственное утешение узнику: друзья озаботились, в камеру композитору доставили рояль, и маленький алябьевский шедевр, «Соловей», родился в застенках.

Приговор был суров — лишение орденов, чинов, дворянства и ссылка в Сибирь. Тобольск, Омск, потом Ставрополь, Оренбург. Только в 1843-м Алябьеву разрешат жить в Москве под надзором полиции.