— У него нет друзей?

Бьянка убрала руки:

— В чем дело, дорогой? Ты ревнуешь?

Да, я, пожалуй, ревновал. Немного.

— Он мне не нравится, — сказал я.

— С ним все нормально.

Я повернулся и посмотрел на нее. Ничем хорошим этот разговор закончиться не мог.

— Что означает «письменное предупреждение»? — спросила Бьянка.

Я помедлил с ответом.

— По сути, так директор показывает клиентам, то есть родителям, что он принял меры. Но теоретически это может означать, что меня уволят, если подобное повторится.

Бьянка тяжело вздохнула и с тревогой посмотрела на меня:

— Только чтобы не получилось так, как в Стокгольме.

Несколько дней спустя по пути домой я заехал в супермаркет. Бьянка уже забрала детей, и я мог не торопиться, хотя в последнее время у меня появилось странное чувство — иногда мне начинало казаться, что жизнь течет куда-то не туда, хотя я при этом смотрел на Беллу и Вильяма. Или Бьянку.

С эйрподами в ушах я выбирал фрукты, когда кто-то осторожно тронул меня за локоть.

— Простите, — сказал я, вынимая наушники.

Жаклин держала в руках яблоко. Розовая помада, нежный взгляд.

— Я просто хочу сказать спасибо. Фабиан рассказал, что случилось в школе.

— Э-э-э… — Я почувствовал, что краснею. — Это моя работа. Иногда получается немного не так, как…

— Вы не должны так думать. Этот Анди… Его отец — старый приятель директора. Мне рассказывали, что он, как и сын, в свое время был реально плохим парнем. Я рада, что вы помогли Фабиану. В школе его всегда обвиняют во всех грехах. Говорят, что это он всегда начинает.

— Это очень… плохо.

Я огляделся. Изо всех сил я старался говорить нейтрально, тут же везде одни уши.

— Это был настоящий ад, — продолжила Жаклин, ничего не замечая. — Вы не представляете, скольких усилий мне стоило сделать так, чтобы Фабиан смог ходить в школу. Если у ребенка нет диагноза, то на особое внимание рассчитывать нельзя.

Я завязал пакет с грушами и подавил любопытство.

— Я знаю, что вы думаете, — сказала Жаклин, вертя в ладонях яблоко. — Но я честно пыталась получить диагноз. Ни один человек в мире не встречался с таким количеством врачей и психологов, как Фабиан. И все они расходились во мнениях. А некоторые к тому же были страшно неприятными чисто по-человечески. Одним критериям Фабиан соответствовал, другим — нет. В одном месте говорили одно, в другом — другое. Я просто вся извелась.

С детьми всегда так.

Жаклин подперла яблоком подбородок. Во всех ее движениях было что-то чувственное. Наверное, издержки профессии, привычка позировать.

— А сейчас Фабиан вообще отказывается разговаривать с кем бы то ни было, — продолжила она.

Я посмотрел по сторонам. В отделе фруктов, похоже, собралась половина всего населения Чёпинге.

— Но вас я очень хотела поблагодарить, — сказала Жаклин, опуская яблоко в свою тележку.

Мне было приятно. Я получил подтверждение, что вопреки всему действовал из добрых намерений.

— До встречи, — попрощалась Жаклин.

Ее пальцы коснулись моей руки, и по телу у меня пробежала теплая дрожь. Я стоял и смотрел ей вслед — длинные ноги, узкие джинсы, высокие каблуки и золотой водопад волос. Жаклин Селандер не походила ни на одну из тех женщин, которые когда-либо ко мне прикасались.

Стряхнув эту мысль, я положил в пакет мандарин.

О господи, нужно взять себя в руки.

У меня лучшая жена на свете и замечательная семья. Смотреть на другую — предательство.

И, поддавшись порыву, я купил Бьянке букет роз. Расхожий маневр.

Когда я открыл дверь, она стояла в прихожей и улыбалась. Потом бросилась мне на шею и прокричала:

— У меня новая работа! В самой большой и самой лучшей компании Лунда!

— Отлично! Вот это новость!

Я опустил пакеты на пол, чтобы найти розы.

— Это заслуга Улы, — сообщила Бьянка.

Я укололся о розовый шип:

— Ой, черт!

— Это Ула устроил мне эту должность. Риелторская фирма принадлежит банку, в котором он работает.

После катастрофы

Суббота, 14 октября 2017 года

Дома, когда я доедаю за детьми картошку фри, раздается телефонный звонок. Мужчина представляется дознавателем и сообщает, что хочет как можно быстрее переговорить со мной.

Когда я выхожу из ванной после душа, он уже на месте. Одет не в форму, просто в белую, тщательно выглаженную рубашку. Бритая голова. Сиенна уводит детей наверх. Мы с полицейским располагаемся в кухне друг против друга. Спрашиваю, не хочет ли он чего-нибудь. Кофе? Он ничего не хочет, но в любом случае благодарит. Включает диктофон. Загорается красная лампочка, он называет номер дела и говорит, что меня допрашивают как свидетеля. И только тут я осознаю, что сильно нервничаю.

— Насколько мне известно, ваша жена пришла в себя после операции. Как вы себя чувствуете после случившегося?

— Волнуюсь, я все еще в шоке.

— Это понятно.

Какое-то время он молча и внимательно рассматривает меня, после чего спрашивает:

— Где вы были, когда произошла авария?

Я почему-то слишком долго думаю и потом говорю:

— Я только что закончил работу и возвращался на велосипеде домой, по дороге услышал сирену.

— О чем вы подумали?

Я не понимаю, чего он хочет.

— О чем я подумал?

— Когда вы поняли, что пострадавшая — Бьянка?

— Ну, когда я повернул во двор и увидел ее велосипед.

— О’кей, — произносит полицейский, — а раньше? Когда вы услышали сирены?

— Что вы имеете в виду?

В нем чувствуется что-то враждебное: и в том, как он себя ведет, и во всей ситуации. Он должен быть на моей стороне.

— Вы сказали, что услышали сирены, когда ехали домой с работы. О чем вы подумали в этот момент?

Кажется, это было сто лет назад. Я помню покалывающий в ноздрях воздух, физически я чувствовал себя прекрасно и предвкушал спокойные выходные в семейном кругу.

— Не уверен, что я думал о чем-то конкретном.

Звуки сирен все еще звучат у меня в голове.

— Вы встретили кого-нибудь по дороге с работы домой?

— Нет.

Я пытаюсь упорядочить воспоминания. Не прошло и суток, а весь мир перевернулся.