– Чего уж, говори, если зашел разговор.

– Нет, – отец покачал головой.

Она отстранилась и доверчиво посмотрела ему в глаза.

– Предлагаю обмен.

Он улыбнулся и погладил ее по руке.

– Не понимаю…

– Я тебе – про то, что мне рассказал Музычко. Ты мне – про то, что тебя гложет.

– Идет, – отец протянул развернутую ладонь, и Дайнека шлепнула по ней в знак одобрения.

– В общем, так… – Начав неопределенно, она тем не менее выложила всю историю за пару минут.

Когда пришла очередь Вячеслава Алексеевича, дело пошло куда трудней.

– Ты знаешь, что я обратился в службу безопасности с просьбой, как теперь говорят, пробить номера того «Бентли».

– Пробили? – спросила Дайнека.

– Пробили, – ответив, он замолчал.

– И что?

– На ней разъезжает субъект, от которого лично я предпочел бы держаться подальше.

– Кто он?

– Теперь – крупный предприниматель.

– А раньше? – Дайнека спросила потому, что чувствовала: под словом «теперь» скрывается какой-то особый, значимый смысл.

– Человек, погубивший много людей.

– Преступник?

– Да.

– И он сам всех губил?

– Такие, как он, все делают чужими руками.

– Понимаю. Но как это связано…

– С тобой? – Отец снова завел машину и тронулся с места. – Возможно, именно его голос ты слышала в квартире Тихонова.

– Почему «возможно»? Он поднялся на третий этаж и зашел в его квартиру. Думаешь, это он убил Полежаеву?

– Не думаю. Но связь существует.

– При чем же здесь я? – удивилась Дайнека.

– Все, кто так или иначе коснулся этой истории, подвергаются опасности. И если он побывал в квартире за пару дней до убийства – это что-нибудь да значит. Я просил тебя никому ничего не рассказывать. Ты не сберегла информацию, и я не знаю, насколько широко она разошлась.

– Думаешь, мне угрожает опасность?

– Не думаю. Просто уверен. У меня чутье на такие вещи. Особенно если это касается моей дочери, – он бросил взгляд на Дайнеку и тихо добавил: – Моей единственной дочери.

Она помрачнела и спустя минуту спросила:

– Скажешь его имя?

– Ефременко. Семен Михайлович Ефременко. На него не найти управы. Он очень опасен. Однажды я участвовал в сделке, в которой он имел свой интерес. Один очень уважаемый чиновник не поставил под договором свою подпись. Через несколько дней он исчез.

– Его не нашли? – спросила Дайнека.

– Нет, ни живого, ни мертвого. Все точно по Сталину: нет человека – нет проблемы.

– А сделка?

– Ее одобрил другой чиновник. И быстро все подписал.

Дайнека сказала:

– Ясно. И что теперь делать?

– Слушать меня и быть осмотрительней.

– Хорошо, папа. Я постараюсь.

– Меня беспокоит то, что ты совершенно не чувствуешь опасности и очень доверчива. Думаю, что визит Ефременко был санкционированным. Не стал бы человек его уровня с уже подмоченной репутацией средь бела дня вламываться в чужую квартиру.

– Тогда возникают вопросы: кто его впустил и что ему там было нужно.

– Правильно мыслишь, – улыбнулся отец. – В этом еще предстоит разобраться. Но я бы предпочел дождаться момента, когда все само собой выяснится.

Они заехали в магазин, купили мороженого, орехов и газировки, потом весь вечер смотрели телевизор. Дайнека заснула счастливой, потому что впервые за долгое время папа ночевал дома в своей спальне.

Часа в три ночи она проснулась оттого, что на нее кто-то смотрел. Включив ночник, увидела отца, который стоял в дверях ее комнаты.

– Настя заболела, – виновато сказал он. – Серафима Петровна вызвала «Скорую».

– Ты уезжаешь? – тихо спросила Дайнека.

– Только посмотрю, как она. Утром вернусь.

– Хорошо, папа. Я буду ждать. – Дайнека выключила ночник. Отвернулась к стене и беззвучно заплакала.

Это был еще один день без отца. Утром он позвонил и сообщил, что Настя серьезно больна.

«Ну, не разорваться же ему…» – решила Дайнека.

– Оставайся там, – сказала она. – Со мной все будет в порядке.

Чувство привычного разочарования ни в коей мере не относилось к отцу. В конце концов, Настя – его жена, хоть и гражданская. Кто знает, что у нее там. Может, чахотка. Такой вариант ее бы устроил. Дайнека улыбнулась и призналась себе в том, что она злюка.

Пока она варила и пила кофе, не отрываясь смотрела в окно. Сначала на старуху, которая сидела на балконе в инвалидной коляске. На этот раз она была укутана светло-серой пуховой шалью. Потом – на рабочих, которые выносили из их подъезда какие-то вещи и грузили в автобус «Мосфильма». Сначала туда занесли ламповый телевизор. Тот самый, с белыми крестиками на серебристом экране. Потом пару коробок, напольные часы и светотехнику. Когда понесли режиссерские мониторы, Дайнека заволновалась. Прислушалась и поняла, что все передвижения наверху ничем не напоминают те, что были при съемках.

Она бросилась к двери и, открыв ее, нос к носу столкнулась с Сергеем.

– Она добилась своего, эта старуха, – с отчаянием сказал он.

– Кто? – спросила Дайнека.

– Та, с первого этажа.

– Вера Ивановна?

– Она не только подписи собирала. Жаловалась во все инстанции. Участкового задолбала. Утром приехал хозяин и сообщил, что расторгает с нами договор аренды. Ему надоело объясняться с соседями и полицией.

– Старик Тихонов?

– Хозяин квартиры. Чтобы выглядеть убедительней, он сказал, что из его шифоньера украли костюм. Якобы Ленинскую премию он в нем получал. Я спрашиваю: где плечики от костюма? Он растерялся, а потом говорит – их украли вместе с костюмом.

– Думаешь, это только повод?

– Нисколько не сомневаюсь. Кому нужен старый шевиотовый костюм, попорченный молью?

– И что же теперь?

Сергей кивнул на лестничную площадку, где стояла радиола Эльзы Тимофеевны.

– Возвращаю «Ригонду».

Дайнека задумалась.

– Что теперь будете делать?

– Не знаю, – раздраженно ответил Сергей. – Там, – он посмотрел наверх, имея в виду тех, кто находился в квартире, или в целом начальство, – разберутся и что-нибудь придумают. Скорей всего, перепишут сценарий.