– Жаль, – сказала Дайнека и посмотрела на радиолу.

Сергей тоже посмотрел на нее.

– Возьмешь на время к себе?

– Для чего?

– Твоя соседка не открывает.

– Понятно, – Дайнека отступила в прихожую. – Тащи. Я потом сама ей позвоню, может, услышит.

Сергей занес радиолу в прихожую Дайнеки.

– Чаю? – предложила она.

Чаю попить не удалось, в открытую дверь постучал Родионов.

– Разрешите?

– Здравствуйте, Алексей Петрович!

– Прошу прощения, мне нужен Сергей. – И уже обращаясь к помощнику, он распорядился: – Поднимись на съемочную площадку.

Он повернулся спиной, размашистым движением локтем вверх поправил очки и уже собрался войти в лифт.

– Что случилось? – спросил у него Сергей.

– Из дирекции прислал адвокатов. Они сейчас прессуют хозяина в его кабинете. Переезд отменяется.

– А если не допрессуют?

Родионов обернулся и взглянул на Сергея с усмешкой.

– В принципе это невозможно.

– Ясно, – Сергей подошел к лестнице и крикнул куда-то вниз: – Несем все назад!

– Чего-о-о-о?! – послышался голос с первого этажа.

– Назад все несем, говорю!

– Вы что там, охренели совсем?!

– Поговори мне еще, – огрызнулся Сергей и обернулся к Дайнеке. – Отдай мою радиолу. – Потом улыбнулся и показал пальцем наверх. – Адвокаты точно договорятся.

Он забрал радиолу и подошел к лифту. По лестнице в этот момент спускался раскрасневшийся Тихонов. Взглянув на Сергея, коротко бросил:

– Бандиты… – И стал поспешно спускаться на первый этаж.

Войдя в открывшуюся кабину, Сергей улыбнулся:

– Значит, допрессовали. – После чего дверь закрылась и он уехал.

Дайнека стояла на площадке, уставившись в одну точку. Потом закрыла дверь и посмотрела в глазок. Потом снова открыла и замерла. Спустя пару минут вернулась домой и позвонила Сергею.

– Можно я к вам приду?

– Ну ты даешь… – возмутился он. – Я даже радиолу до места не дотащил. Зачем звонить, если только что виделись?

– Мне нужно прийти на площадку.

– Зачем? – забеспокоился он. – После того, как ты сорвала съемку, Потопаев тебя выгонит.

– Не выгонит, – возразила Дайнека. – Лучше скажи, Алексей Петрович еще там?

– Для чего тебе Родионов?

Дайнека сдавленным голосом прошептала:

– Потом расскажу…

– Ну, тогда приходи.

Она переоделась и явилась в квартиру Тихонова. В распахнутую дверь в ускоренном режиме затаскивали вещи и оборудование. В прихожей вели монтаж режиссерского пульта. Потопаева нигде не было, сегодня здесь царствовал Родионов. Жестами, а где и крепким словцом он управлял снующими рабочими и киношным персоналом. Дайнека села на стул у самого входа и незаметно за ним наблюдала. На нее не обращали никакого внимания.

К ней подошел Сергей, присев на корточки, сообщил:

– Работаем здесь до конца месяца.

Не отрывая взгляда от Родионова, Дайнека спросила:

– Здорово получилось.

– Еще бы не получилось. Старику такую неустойку выкатили.

Родионов крикнул рабочему:

– Куда потащил телевизор?

Оттуда, где сидела Дайнека, было видно, как высоко взлетел его локоть, когда поднялась рука, чтобы поправить очки. При этом он закинул назад голову.

– Все, – сказала она.

– Что все? – спросил у нее Сергей.

– Это он.

Сергей посмотрел на Родионова, потом на Дайнеку.

– Кто?

– Родионов – тот человек, который вышел отсюда. Это он был с Полежаевой той ночью.

Сергей встал и посмотрел на нее сверху. Она подняла к нему лицо и повторила:

– Я уверена, что это – он.

Дорога на Муртук

ноябрь 1943 года

До Покосного через лес идти пять километров. В ноябре снегу мало, топай да поглядывай: заметишь сухую елку, значит, надо свернуть, потом – вдоль оврага и в горку.

Манька знала эту дорогу, до войны с ребятами ходила в Покосное в школу. И все по темноте, потому что осенью и зимой день короткий. Страшно было после Нового года, когда в лесу начинались волчьи свадьбы. До Нового года – волки ходили по двое, по одному, а тут в стаи сбивались. С горки спустишься, поглядишь – а на горе будто огни мелькают. И кажется, что это волки по лесу рыщут. Падали с ребятами со страху, бежали… А огни все мелькают и тоже бегут…

Правую руку Манька сунула под фуфайку – пальцы окоченели. На левую пониже натянула рукав. На груди нащупала тряпку с Петрушиными блинами. Мать в дорогу ничего с собой не дала. Хоть бы картошки сварила, луку принесла да бутылочку молока за пазуху…

По лесу в темноте одной страшно идти. Кажется, что следом кто-то крадется, и только оглянешься – прячется за деревья. Пройдет Манечка немного, обернется – и дальше. А как дошла до Покосного, духом печным запахло и стало будто теплей.

С легким сердцем прошла по деревне, школу свою повидала. Вспомнила, как батька будил с петухами – часов-то в избе не было. Их дом стоял на краю деревни, и пока она шла через Чистовитое, кричала, чтоб выходили. К другому концу деревни вся ребятня собиралась. В школу приходили раньше других, ложились на парты и засыпали. И руки, и лица у них были красные, потому что на уроках писали свекольным соком. Пузырек со свекольными чернилами берегли как зеницу ока, потому что другой пузырек взять было негде.

Уборщица топила печь и ворчала:

– Опять чистовитинских ни свет ни заря принесло.

За Покосным показалась дорога. Она шла на Кияй, потом на Скотопрогонный, после до Нарвы, а там – на Муртук. Мороз под утро окреп. Хорошо, что дома вложила тряпку в платок. Платок тонкий, без тряпки голова бы замерзла. Валенки тяжелые, нога внутри прыгает, хоть и с портянкой. Юбка задирается и по отцовским кальсонам лезет вверх под фуфайку.

Выправит Манечка юбку и снова идет, про школу вспоминает, про класс. Учительницу свою Лену Петровну, что приехала из Ленинграда. Однажды на уроке ботаники она повела ребят в лес. Было холодно, учительница села на пень и закинула ногу на ногу. Из-под пальто выглянул краешек голубых панталон, красивых, теплых, «с начесом»… Эти панталоны стали для Маньки недостижимой, невозможной мечтой.

Манечка потрогала под фуфайкой блины и решила не есть их, пока не доберется до Нарвы, а заодно вспомнила добрым словом Петрушу. Потом про еду больше не думала, могла еще два дня терпеть и идти.