Всю дорогу до дачи дядя Вася меня пилил и воспитывал, как будто получал за это почасовую оплату.

– Вечно ты влипаешь в какие-то неприятности! – ворчал он своим простуженным голосом, краем глаза следя за заснеженной дорогой. – Никуда тебя нельзя одну отпустить… учу тебя, учу, а все без толку… ну прямо как ребенок…

Я напомнила ему, что он отправил меня на злополучный концерт, поскольку сам выглядел бы слишком неуместно среди юных некрофилов. Он хотел возразить, но закашлялся и замолчал. Все-таки у простуды есть положительные стороны!

Наконец мы миновали поселок с выразительным названием Быковатое, проехали еще пять километров и оказались в деревне Липки, где находилась дача покойного некрофила Упыря.

Деревня, судя по всему, знала лучшие времена: тут и там виднелись полуразрушенные остовы домов, на горушке возвышалась пустующая церковь с покосившимся крестом и выбитыми окнами. Когда-то здесь кипела жизнь, когда-то здесь стояло тридцать, а то и сорок жилых домов, теперь же в Липках осталось от силы полтора десятка обжитых строений, да и из тех половина на зиму была заколочена. Видно, прежние жители постепенно перебрались в город в поисках заработка и бытовых удобств, а свои дома продали горожанам, которые приезжают в Липки только на лето.

По центральной (и единственной) улице брел подвыпивший дедок в сером замызганном ватнике и приплюснутой шапке-ушанке с оттопыренным ухом, рядом с ним бежала невзрачная рыжая собачонка, то и дело преданно заглядывая в глаза хозяину и жизнерадостно взлаивая. Я хотела спросить у этого аборигена, какой из домов принадлежит Упырю, но дядя Вася меня удержал: незачем лишний раз привлекать к себе внимание местных жителей. Музыкант убит, и я там засветилась, и кто знает, вдруг милиция побывает в этой деревне. Совсем ни к чему, чтобы местные запомнили нашу машину.

Я согласилась с ним и промолчала, тем более что через пять минут безо всякой подсказки определила дом Упыря по торчащему над трубой флюгеру в виде скелета с косой.

Дядя Вася, однако, не свернул к этому дому: он проехал мимо до самого конца деревни и только там свернул с дороги, затормозил и поставил машину на ручник.

– Вернемся пешком, – проговорил он, выбираясь из машины и оглядываясь по сторонам. – Причем пойдем скрытно, огородами. Нам ни к чему светиться…

Я вслед за ним вылезла из машины и сразу по колено провалилась в сугроб. В городе стояла бесснежная зима, поэтому я надела не высокие сапоги, а удобные зимние ботинки и теперь сразу начерпала в них снега.

Здесь, в деревне, мы словно перенеслись в другой мир – вокруг нас царили тишина, покой и бескрайняя заснеженная равнина, как будто на дворе не двадцать первый век, а начало двадцатого, а то и девятнадцатого. Поэтому я нисколько не удивилась, когда на дороге появилась мохнатая лошадка, запряженная в сани.

Сани с виду показались мне пустыми, но когда они поравнялись с нами, мы увидели в них мирно спящего бородатого мужичка, закутанного в допотопный овчинный тулуп. Мужичок явно выпивал вчера в соседней деревне и теперь, поздним утром, возвращался домой, доверившись умной лошадке.

– Вот, дядя Вася, недостатки научно-технического прогресса: вы не можете заснуть за рулем, ваша машина сама домой не вернется, а с лошадью – никаких проблем! Можете пить, гулять – и лошадка доставит вас домой в лучшем виде!

Дядя Вася что-то недовольно проворчал в ответ и побрел по снежной целине обратно к деревне. Я шла за ним, стараясь попадать след в след, но все равно ноги проваливались в снег, и с каждым шагом в ботинках прибавлялось подтаявшей жижи.

Наконец мы поравнялись с домом Упыря, свернули к нему и вышли на пятачок позади избы.

Здесь снег оказался утоптанным, на этом дворе до нас кто-то уже побывал. Дядя Вася помрачнел, наклонился, разглядывая следы на снегу. Я проследила за его взглядом и увидела несколько отчетливых отпечатков мужских ботинок по крайней мере сорок четвертого размера. Следы были очень приметные – шашечки, как у такси, по кругу подошвы, а в центре – тоже шашечки, но расположенные ромбиками.

– Вы думаете, мы уже опоздали? – спросила я, невольно опасливо понизив голос.

– Я пока что ничего не думаю, – ответил он, медленно подходя к крыльцу. – Только не нравится мне это. Сама посуди, тезка: снег шел вчера, и раз здесь все утоптано – кто-то приезжал сюда вчера вечером или сегодня утром…

Он поднялся на крыльцо и подергал дверь.

И дверь тут же открылась с тоскливым ревматическим скрипом.

– Есть кто дома? – негромко проговорил дядя Вася, прежде чем войти внутрь.

Никто не отозвался, и он решительно шагнул вперед.

Мне стало как-то неуютно, но не следовало оставлять дядю Васю одного, и я проскользнула вслед за ним в дом Упыря.

А то, что мы попали именно на его дачу, не вызывало сомнений.

По стенам, поверх невзрачных советских обоев в мелкий цветочек, были развешены афиши группы «Мертвецкая». Еще одну афишу прилепили на беленую боковину печки. На всех этих постерах были знакомые мне музыканты, облаченные в грубые саваны и полуистлевшие лохмотья. Они строили с этих афиш страшные рожи, на заднем плане виднелись покосившиеся, вросшие в землю надгробья и ухмыляющиеся скелеты…

– И почему молодежь такой пакостью увлекается? – ворчал дядя Вася, настороженно оглядываясь по сторонам. – Неужели на их концерты кто-то ходит?

– Ходят, дядя Вася, ходят! – подтвердила я. – Я свидетель – полный зал собрали! Впрочем, неизвестно, что станется с группой теперь, после смерти Упыря…

– По мне, так лучше какие-нибудь старые песни… – не унимался мой наставник. – Вот Пьеха хорошо поет… Лещенко тоже ничего… Ротару София Михайловна… Впрочем, это нас сейчас не должно интересовать, – подвел он итог своим философско-эстетическим рассуждениям. – Мне вот другое интересно: почему дом не заперт… слышал я, что в Финляндии раньше не запирали дверей, уходя из дома, так то – в Финляндии, и то много лет назад…

Мы перешли из первой комнаты, которая, судя по многочисленным афишам и круглому обеденному столу, являлась чем-то вроде гостиной или столовой, во вторую.

Эта комната оказалась куда меньше и уютнее.

Дощатый пол застелен аккуратными домоткаными половиками, на маленьком подслеповатом оконце – кружевная занавеска ручного плетения, оставшаяся, я так понимаю, еще от деревенской бабки.

В эту комнату выходила задняя стенка беленой печки, и рядом с ней притулилась узкая железная кровать, застеленная ярким лоскутным одеялом.

Впрочем, одеяло было не аккуратно постелено, а криво брошено на кровать, как будто тот, кто спал в этой постели, очень спешил. О той же спешке говорили разбросанные по полу мелочи – тюбик губной помады, пузырек с лаком для ногтей, пачка салфеток, начатая упаковка жевательной резинки без сахара…

Я наклонилась, подняла бутылочку лака.

Лак был очень знакомый – точно такой же пузырек я нашла, разбирая вещи Татьяны в цветочном магазине «Виолетта». Только тот пузырек был почти пустой, а этот – едва начатый. Хороший лак, дорогой, приличной фирмы, если женщина его бросила – значит, и вправду очень торопилась.