– Ты, дед, смертный приговор себе подписал! – не унимался старший бандит.

– Оставь его, Пузырь! – подал голос Серый, опиравшийся на перила крыльца. – Гляди, Чувак совсем плох, да и мне эта тварь зубастая ногу здорово порвала… так что мы тебе не помощники. Надо отсюда валить, пока мы еще можем!

– Во-во, слушай своего пацанчика! – поддержал дед и для верности выстрелил в землю перед Пузырем. – Пацанчик дело говорит! Проваливайте, пока есть на чем!

– Помогите мне! – стонал на земле раненый. – Перевяжите хоть, а то я совсем кровью истеку!

– Вот послал бог помощничков! – Пузырь скрипнул зубами, однако подошел к Чуваку, взвалил его на спину и побрел прочь от дедова дома, тяжело проваливаясь в снег. Серый отломил палку от забора и заковылял следом, опираясь на нее.

Вскоре наступила тишина.

Вдруг дверь дома скрипнула, на крыльцо вышел дед Кузьма и громко проговорил, вроде бы ни к кому не обращаясь:

– Ладно, дочка, пересиди там до утра, но как начнет светать – уходи потихоньку. А то как бы они не вернулись. Днем-то мне от них не отбиться…

Он немного помолчал, а потом позвал:

– Зеба! Зебочка! Ну где ты там?

В темноте послышалось жалобное поскуливание, и к крыльцу, прихрамывая и поджимая одну лапу, подбежала овчарка.

– Ну-ка, покажи… – Дед присел, взял больную лапу и осторожно осмотрел ее.

– Ну ничего… – проговорил он, обматывая раненую собачью лапу куском чистого полотна. – Рана чистая, сквозная, на тебе заживет… как на собаке!

Татьяна вернулась на прежнее место, завернулась в сено и снова прикрыла глаза. Она думала, что только немного отдохнет, но тут же провалилась в глубокий сон.

Сквозь сон она почувствовала на лице чье-то влажное горячее прикосновение.

Ей показалось, что она – маленькая девочка, мать собирает ее в детский сад и перед этим умывает ей лицо…

– Мама, не надо, я сама, я большая… – проговорила Татьяна заплетающимся языком и проснулась.

Влажное прикосновение не приснилось ей: это дедова коза старательно вылизывала ее лицо широким шершавым языком.

Татьяна подскочила, отпихнула козу и выглянула в щель между досками. Небо на востоке уже начало розоветь. Дед прав, пора отправляться восвояси, пока окончательно не рассвело. И самой опасно здесь оставаться, и его не стоит подставлять. Ночные гости могут вернуться и еще приведут с собой подкрепление.

Отвергнутая коза обиженно заблеяла.

– Ты тут еще будешь права качать! – прикрикнула на нее Татьяна и тихонько выскользнула во двор.

На крыльце лежала развернутая газета, на ней – большой ломоть хлеба и полпалки копченой колбасы, рядом – мятая армейская металлическая фляжка.

Татьяна благодарно взглянула на окна: это дед Кузя положил ей еды на дорогу. Она откусила кусок колбасы, заела хлебом, глотнула немного из фляжки… и чуть не задохнулась: было такое чувство, как будто она глотнула жидкий огонь. Это оказался дедов двойной самогон. Значит, все-таки гонит…

Глотка горела, но зато сразу стало гораздо теплее.

Больше пить она не стала, но остальное взяла с собой – в дороге самогон очень пригодится…

– Спасибо, дедушка! – проговорила она с благодарностью и зашагала прочь.

Идти по глубокому снегу было тяжело, и только через два часа Татьяна дошла до шоссе. Остановившись на обочине, отпила еще глоток самогона и подняла руку, увидев приближающуюся машину.

Водитель затормозил, открыл перед ней переднюю дверцу.

Татьяна сначала втиснулась внутрь, устроилась на сиденье и только потом повернулась к водителю и спросила:

– До города довезете?

– Довезу, Таня!

– Ну и что же нам дала эта поездка? – проговорила я в спину дяди Васи. Он даже не обернулся на мой голос – стоял перед крыльцом и внимательно разглядывал следы на снегу.

– Зря только время потратили! – я нарочно повысила голос, надеясь все же привлечь его внимание.

– И вовсе не зря, – отозвался мой наставник, распрямляясь. – По крайней мере, мы теперь знаем, что Татьяна жива… точнее, была жива до вчерашнего дня. А это уже кое-что…

– Руки-то поднимите! – раздался у меня за спиной скрипучий неприязненный голос.

Я вздрогнула и обернулась.

Возле сарая стоял невысокий подтянутый старичок в ладном армейском полушубке. В руках он держал двустволку. К его ноге жалась большая молчаливая собака с перевязанной лапой.

– Я что сказал-то? – проскрипел старичок. – Не головой верти, а руки подними повыше, а не то влеплю я тебе заряд крупной дроби за милую душу!

– Зачем дроби? – залепетала я испуганно. – Не надо дроби! Мы ничего такого…

– Как это ничего? По чужим домам шастаете? Неизвестно чего вынюхиваете? Сказано – подними руки!

Я послушно подняла руки и оглянулась на дядю Васю. Он стоял возле крыльца и как-то странно смотрел на деда с ружьем.

– А тебя, мил-человек, это не касается? – обратился к нему старик. – Ну-ка, тоже подними конечности!

Овчарка угрожающе зарычала, присоединяясь к требованию хозяина.

– Килькин? – проговорил дядя Вася, склонив голову набок. – Кузьма Иванович?

– Ну, допустим, я Килькин, – отозвался старик неуверенно. – Предположим, что Кузьма Иваныч. А ты-то кто таков, мил-человек?

– Не узнаешь, Иваныч? – Дядя Вася шагнул вперед, собака зарычала громче и обнажила клыки.

– Да что-то не признаю… – Старик пристально вглядывался в моего старшего товарища, но в его лице ничего не менялось.

– Да Куликов же я, Василий Куликов из Питера! Помнишь, мы с тобой Костю Лохматого брали? В каком же это году было…

– Ох ты, и правда… здоров, Макарыч! – Старик опустил ружье, неуверенно двинулся к нам. – А я-то тебя не признал… не иначе богатым будешь!

– Это навряд ли! – Дядя Вася махнул рукой. – Познакомься, Вася, – это он мне. – Капитан Килькин, Кузьма Иванович… раньше он здесь участковым служил, а теперь уж, наверное, на пенсии…

Овчарка, увидев перемену в настроении хозяина, подбежала ко мне и приветливо потерлась о бок – знакомилась. Я потрепала ее по загривку, взглянула на перевязанную лапу.

– На пенсии, и давно! – усмехнулся дед. – Лет пятнадцать как ушел! А ты никак еще работаешь?

– Да я уже тоже на пенсию вышел, но на нашу пенсию, сам знаешь, не проживешь, так вот, частным детективом теперь работаю. А это – Василиса, помощница моя…

– Отчего же не проживешь? – оживился старик. – Я вот, например, живу! Огород есть, садик имеется, в речке рыба, в лесу грибы да ягоды в изобилии – что еще старику нужно? А то, Макарыч, переезжай тоже в деревню! Домов свободных здесь полно, я тебе крышу перекрою, и заживешь как человек…