Тоска моя, как Хрен, горька,

        Все горше, что ни час.

О, если б Молли свой каприз

        Могла забыть, прозрев! —

Я бы, как Шишка, сверху вниз

        Смотрел на прочих Дев.

Но без надежды дни идут,

        Как хмурые Волы;

Я бледен стал, как Тень, и худ,

        Как Палка от Метлы.

Был, как Огурчик, я казист,

        Как Петушок, пригож;

А стал я гнил, как палый Лист,

        Уныл, как медный Грош.

Как Сыч, стенаю я всю ночь,

        Но Молли все равно:

Она меня прогнала прочь

        И дрыхнет, как Бревно.

Пока я сохну, как Сучок,

        И кисну, как Кисель,

Она стрекочет, как Сверчок,

        И прыскает, как Эль.

Как Пчелка, вьется Купидон

        Вокруг ее красот;

Всяк на погибель обречен,

        Кто близ нее пройдет.

Увы! Земли недолгий Гость,

        Я чахну, как Сугроб;

Она меня, как в стенку Гвоздь,

        Загонит скоро в гроб.

Ее уста горят, как Мак,

        Взор колет, как Игла;

Ее улыбка, как Пятак

        Серебряный, светла.

Ее румяная щека

        Туга, как Барабан,

Грудь, как подушка, высока,

        Как рюмка, строен стан.

Она разумна, как Сова,

        Скромна, как Лань в лесах,

Как Блошка быстрая, резва

        В увертках и прыжках.

И скажет всякий, кто тайком

        С ней обнимался вхруст,

Что слаще Каши с Молоком

        Лобзанье этих уст.

Я помню, как ее лицо

        Сближалося с моим —

Я весь был полон, как Яйцо,

        Блаженством неземным.

Как Черепаха, был я глуп:

        Я думал, что она

В любви своей тверда, как Дуб,

        Как Азбука, верна.

Что крепко, как Репей с Репьем,

        Мы сцеплены вдвоем

И, словно Две Ноги, пойдем

        Вперед одним путем.

И вот – одна нога ушла,

        И я стою, как Пень,

Раздавленный, как Камбала,

        Печальный, как Олень.

Покинутый, как Мухомор,

        Задумчивый, как Слон,

Усохший, как Треска, с тех пор,

        Как с Молли разлучен.

Она еще вздохнет, как Штык,

        О незабвенных днях,

Когда, как сломленный Тростник,

        Я буду втоптан в прах.

Александр Поуп

1688–1744

Сын лондонского купца, Поуп получил в основном домашнее образование. Ни сомнительное для тех времен католическое вероисповедание, ни преследовавшие его с детства недуги не помешали Поупу сделаться профессиональным литератором, самым авторитетным поэтом своей эпохи. Его «Опыт о критике» (1711) – манифест английского классицизма. Шедевром ироикомического жанра является поэма «Похищение локона» (1712), соединившая галантный стиль рококо с сатирой и тонким психологизмом. Поупа называли Горацием своего времени. Центральное его произведение – «Опыт о человеке» (1733–1734), в котором человек изображается как соединение противоположных начал, «перешеек» между двумя мирами. По мнению автора, ему не остается ничего лучшего, чем следовать правилу «золотой середины».

Познай себя

(Из поэмы «Опыт о человеке»)

Познай себя; Бог чересчур далек;

Ты сам есть заданный тебе урок.

Ты – перешеек, а не материк,

Отчасти мудр, сравнительно велик.

Противоречья вечного пример,

Для скептика ты – слишком маловер,

Для стоика – костьми и волей слаб;

И сам не знаешь, Царь ты или Раб.

Что в тебе выше, дух иль плоть, скажи,

Живой для смерти, мыслящий для лжи?

Чем больше напрягаешь разум ты,

Тем дальше от заветной правоты.

О путающий сердце с головой,

Вредитель вечный – и спаситель свой;

Клубок страстей, игралище сует;

Владыка мира, жертва мелких бед;

Творения ошибка и судья:

Венец, каприз и тайна бытия!

Ричард Джейго

1715–1781

Родился в графстве Уорвикшир в семье священника и всю жизнь прожил в этом графстве, служа священником. Учился в Оксфордском университете, где подружился с Уильямом Шенстоуном, который повлиял на него не только как поэт, но и как энтузиаст ландшафтного искусства. С 1754 года Джейго исправлял должность викария в Сниттерфильде, возделывая и украшая свой сад и территорию церкви. Главное его поэтическое произведение – поэма в четырех книгах о битве при Эдж-Хилле (в южной части Уорвикшира) во время гражданской войны 1642 года.

Подражание монологу Гамлета

Печатать или нет – вот в чем вопрос;

Что благородней – запереть в сундук

Ростки и россыпи своих фантазий

Иль, набело листки переписав,

Отдать печатнику? Издать, издаться —

И знать, что этим обрываешь цепь

Бессонниц, колебаний и терзаний

Честолюбивых… Как такой развязки

Не жаждать? Напечатать – и стоять,

Сверкая корешком, бок о бок с Пóпом![5]

Иль, может, покрываться паутиной

Средь стихоплетов нудных? – Вот в чем трудность!

Какой судьбе ты будешь обречен,

Когда в безгласный томик обратишься?

Вот в чем загвоздка. Вот что заставляет

Поэта колебаться столько лет.

Иначе кто бы вынес прозябанье

В глухой безвестности, мечты о славе,

Зуд авторства – и, более всего,

Друзей своих обидные успехи,

Когда так просто сводит все концы

Станок печатный? Кто бы плелся с ношей,

Под бременем ума изнемогая,

Когда б не страх пред высотой Парнасской —

Страной, откуда мало кто вернулся

С венком лавровым, – воли не смущал,

Внушая нам, что лучше жить безвестно,

Чем сделаться посмешищем для всех.

Так критики нас обращают в трусов,

И так румянец свеженьких поэм

Хиреет в груде ветхих манускриптов,

И стихотворцы, полные огня,

Высоких замыслов и вдохновенья,

Робея пред издательским порогом,

Теряют имя авторов…