– Если он виноват, – заметил Монах. – Может, и отмазывать не придется. Кроме того… – Он запнулся. – Кроме того, перерезать вены другу… как ты себе это представляешь, Лео? Морду побить – с его репутацией раз плюнуть, в это я готов поверить, а вот перерезать вены… – Монах с сомнением покачал головой. – Нет. Ты, например, смог бы перерезать мне вены?

– Христофорыч, о чем ты! Конечно, не смог бы.

– Вот видишь! Мне он, скорее, понравился, чем не понравился, – сказал Монах. – Открытый, такие не держат ножа за пазухой. Что видишь, то и получаешь. И пивко приличное. Никогда раньше не пил молодого пива, а тут попробовал. Еще мутное, не отстоявшееся, живое… Как он рассказывал о своей пивоварне! Знал процесс наизусть, каждую подробность. Но! Мухлевал, сукин сын. У него немец работал, пивовар, они на ножах были, тот, чуть не выдерживались технологии, орал: «Бурда!» Речицкий при мне послал его. Удивительно, что он продал завод.

– Между прочим, Яник его отговаривал. А он загорелся: лошадок хочу, хоть ты тресни! У него недавно сдохла какая-то очень дорогая кобыла, он ходил злой как черт. Потому и подрался с Артуром на вернисаже. Они друг друга ненавидят, Речицкий путался с его женой, когда выплыло, был страшный скандал, и она уехала из города. Потом вернулась, и они с Артуром помирились, но такое не забудешь. Тем более Речицкий все время на глазах и на языке. Артуру не везет с женщинами, второй брак, и снова неудачный. Они, конечно, помирились, но, сам понимаешь. Бывают ситуации, когда лучше разбежаться. Что делать будем, Христофорыч?

– В каком смысле? – спросил Монах лишь бы спросить.

Он собирался задать Добродееву тот же вопрос.

– В смысле убийства.

– Мало информации, да и та, что есть, спорная. Кто кого… непонятно. Надо бы разузнать побольше. Позвони еще раз майору, скажи, город на ушах, полно сплетен и слухов, надо бы успокоить общественность, дай хоть что-то для прессы. Скажи, что у тебя тоже есть, что сообщить. Главное, встретиться.

– У меня ничего нет!

– Как нет?! А воспоминания детства? Добавишь, так сказать, штрихи к портрету подозреваемого. Не важно. Главное, вытащить его на разговор. Где вы обычно встречаетесь?

– У памятника Пушкину, он выскакивает на шесть с половиной минут. – Добродеев хихикнул: – На шесть с половиной! Это его фишка. Пьет кофе три минуты сорок секунд, покупает продукты в супермаркете одиннадцать с половиной минут, считая с очередью на кассе, делает утром зарядку сорок одну минуту. И с чувством юмора туговато. По-твоему, у такого человека может быть чувство юмора?

– Я тут вспомнил, когда мы были в гостях у Лары с Кириллом, я слышал, как Яник с кем-то ссорился по телефону, – невпопад сказал Монах. – Увидел меня и замолчал. По-моему, ему угрожали, и он в ответ кричал, что размажет его… в смысле звонившего, по стенке. Вот об этом ты скажешь майору, Лео. Пусть выяснят, кто ему звонил. Мол, мы недавно были в гостях, и Монах что-то услышал, и это что-то может оказаться суперважным для следствия. В девять с минутами, не то пятнадцать, не то двадцать десятого. Подцепи его! И раскрути. Не мне тебя учить.

Добродеев кивнул.

На другой день с утра Монах позвонил Анжелике Шумейко, супруге друга детства и делового партнера Жорика Шумейко.

Одно дело слухи и сплетни от Добродеева, другое – от Анжелики. И тот, и другая в курсе всего, что происходит в городе, но, так сказать, с разных ракурсов. И если информация Добродеева держится хоть в каких-то логических рамках, хотя это спорно, то информация Анжелики никаких рамок не придерживается вовсе. Подобная размашистость подталкивает Монаха к интересным идеям, как ни странно.

Короче, позвонил он Анжелике и прямо спросил:

– Анжелика, девочка моя, что происходит в городе? Какие-то убийства? Ничего не понимаю!

Большего от него не требовалось.

Анжелика, пораженная его неведением, ахнула, и Монах приготовился слушать. Жорика бабские разговоры не интересует, ему бы про науку, технику и космос, а все остальное фигня.

Чувствовалось, что Анжелика радостно возбуждена, найдя слушателя.

– Когда ты жил с нами, ты все знал! – закричала Анжелика. – Я тебе все рассказывала! А теперь ты ничего не знаешь! Возвращайся, Олежка! Твой крестник все время спрашивает, когда придет дядя Олег с тортом, и девчонки тоже ждут, а тебя все нет, чем ты только занимаешься там один, совсем одичал, все время на диване и голодаешь, знаю я тебя!

– Анжелика, я приду, честное слово! Так что там по городу?

– Значит, так, слушай. – Анжелика сделала паузу, глубоко вдохнула и вдруг вскрикнула: – Ой! Звонят! Олежка, я сейчас, не уходи!

Монах слышал вдалеке громкие женские голоса и возгласы и терпеливо ожидал. Прошла минута, другая…

– Олежка! – Вопль Анжелики резанул по ушам. – Соседка пришла, надо бежать, не могу сейчас! Приходи вечером, все расскажу, ладно? Не сердись! Чмоки! Бегу! – И тишина.

Монах чертыхнулся.

Сидеть без информации в четырех стенах без всякой надежды получить последние новости, когда вокруг пригорает… Врагу не пожелаешь.

Монах включил местный ТВ-канал, но ничего оттуда не выудил; уселся за мемуары, но не сумел написать ни одной строчки; попытался настроить себя на мысли о смыслах, но плюнул, так как никакого смысла в происходящем не было. Равно как и в его жизни.

Добродеев, которому он позвонил, сказал, что майор Мельник в бегах, поговорить им не удалось.

– Пока ничего нового, город на ушах, слухи множатся, ситуация взрывоопасна и не налазит на голову. Никогда ничего подобного в нашем спокойном городе, а тут двойное убийство. Уже пошли слухи, что приедут спецы из центра, наши сами не справятся. Одним словом, как только что прояснится, сразу отзвонюсь!

Ситуация взрывоопасна… чем, интересно? Ну, Добродеев! Счастлив небось.

Монах сделал себе кофе, вышел с кружкой на балкон, но пейзаж не радовал, хотя ярко светило солнце, а небо было голубым.

Допив кофе, он улегся на диван, сложил руки на груди и закрыл глаза.

Подумал: «Интересно, что расскажет Анжелика? У нее полно подружек, и у каждой своя версия».

Он не заметил, как задремал. Ему даже приснился сон: он идет по воде навстречу яркому солнцу, жмурится и закрывает глаза рукой, а вокруг неземная музыка.

Он проснулся на закате, вялый и недовольный. Принял душ и принялся шарить в шкафу в поисках любимой джинсовой рубахи. Не нашел, плюнул и натянул необъятную черную футболку, белые боцманские штаны и, поколебавшись, китайские тапочки с драконами. Собрал волосы в пучок и расчесал бороду. Постоял перед зеркалом, рассматривая себя и корча рожи. Сделал строгое лицо и вышел из квартиры.