23 марта 1369 года, спустя десять дней после битвы при Монтьеле, Педро с Родригесом, Фернандо де Кастро и двумя оруженосцами под покровом ночи покидают замок через потайной ход, ведущий в ров. Чтобы создавать меньше шума, копыта лошадей обвязали тряпками. Король был одет в легкий камзол, на который он сверху накинул темный плащ. Дю Геклен ожидал у крепостной стены.

— Не будем терять время, — сказал ему тихо король, — пора идти.

И, как будто почувствовав в молчании француза какой-то подвох, он сделал мимолетный жест, словно поворачивая обратно. Но его лошадь уже держали за узду и вели по направлению к шатру бретонского капитана Ива де Лаконнета.

Только он подошел туда, как на пороге шатра, приподняв занавес, появился человек в доспехах с поднятым забралом шлема. Это был граф Тра-стамарский.

— Где, — воскликнул он громовым голосом, — этот еврейский бастард, сукин сын, который называет себя королем Кастилии?

Неожиданный намек на ходивший когда-то по Испании слух (упоминающийся, например, в не внушающих доверия произведениях французского монаха Филона де Венета), о том, что королева-мать Мария, отчаявшись родить наследника королю Альфонсу, якобы подменила своего мертворожденного ребенка сыном одного еврейского торговца…

— Я — король Кастилии, — ответил Педро, сделав шаг навстречу своему брату, — а сукин сын — это ты!…

Энрике, ухмыляясь, быстро подходит к Педро, ударяет его рукоятью своего кинжала, как бы приглашая сразиться, и готовится вытащить меч. Но они так близко стоят друг к другу и настолько плотно окружены, что никто из них не может вытащить оружие из ножен. Тогда они схватываются врукопашную. Король Педро, который сильнее Энрике, валит его наземь и, бросив его на походную кровать, не дает встать под тяжестью своего веса и пытается проткнуть его кинжалом, найдя зазор в латах. Согласно рыцарскому закону, в их поединок никто не вмешивается, а вокруг них образуется круг людей, наблюдающих за сражением.

Тут арагонский рыцарь Рокабери (по свидетельству Фруассара) или один из пажей Энрике (по словам Айялы), или сам дю Геклен (если верить некоторым народным рассказам) приблизился к дерущимся и схватил короля Педро за ногу. Это помогло графу Трастамарскому освободиться, одержать верх и воткнуть Педро в бок кинжал. Итак, согласно проклятию Священного Писания, тот, чей кинжал столько раз убивал, сам умер от кинжала!..

На глазах свидетелей этой ужасной сцены, чувствовавших, что игра закончена, и не решавшихся вмешаться, граф Трастамарский плюнул на труп своего брата, а затем приказал одному из оруженосцев отрубить голову, которую он отправил в Севилью, чтобы повесить ее при входе в королевский замок. Один каталонский летописец того времени утверждает, что до этого ее провезли по улицам города, а тело, зажатое между двумя досками, висело на зубцах крепостной стены.

Только век спустя при Хуане II эти мрачные останки погребут в Мадриде, в крипте монастыря Сант-Доминго эль Риаль. Потом на какое-то время они пропадут, пока в 1868 году их не перевезут в королевскую часовню в Севилью.

По странному стечению обстоятельств Педро Жестокий покоится там между могилами де ла Падильи и дона Фадрика — любовью и ненавистью, двумя сторонами его страшной жизни.

Прежде чем перейти от хроники Педро Жестокого к легенде о Педро Справедливом, в оправдание тирана следует отметить, что было бы слишком несправедливым не учесть эпоху и место, где он жил. Он стал не единственным королем в череде испанских правителей, получившим такое прозвище, но своей жизнью и поступками Педро Жестокий воплотил самую роковую эпоху, которую когда-либо знал христианский Запад.

Когда начнут защищать этого государя, то постараются найти оправдание его преступлениям и безнравственности в тех горьких уроках, которые он получил в собственной семье, в трудной юности, в жестокости его врагов, в желании уничтожить враждебно настроенную аристократию. Но все эти причины не выдерживают беспристрастного исторического анализа. Единственная причина, оправдывающая или, по крайней мере, объясняющая жестокость правления, словно бы обагренного кровью, — это некая эпидемияубийств, ставшая болезнью XIV века и заразившая даже начало XV века.

Спокойствие XIII века, который часто называют первым Возрождением, сменяется почти ста сорока годами жестокости и убийств, мрачного и бесплодного периода застоя в развитии цивилизации, после которого восторжествует XVI век. Достаточно взглянуть на Европу: ранее она явила нам безупречные и благородные личности Святого Фердинанда, Святого Людовика, Дениса Пахаря, Рудольфа Габсбурга, а также не менее великие фигуры Ричарда Львиное Сердце, Григория X, и вдруг ею овладел некий демон резни, кровавой лихорадки, поглотившей забытое великолепие средневековья. Возможно, наиболее наглядно этот резкий регресс проявился в Испании, но и в соседней Франции тоже можно найти его следы.

Последние годы царствования Филиппа Красивого омрачены казнью тамплиеров и унижением папы в Ананье. Три последних прямых потомка Капетингов оставили после себя память о своих бессмысленных преступлениях: Людовик приказал задушить свою жену Маргариту Бургонскую и своих невесток, повесить Ангеррана де Мариньи, подвергнуть пыткам канцлера Франции Латили и заместителя прокурора Рауля де Пре-сля, преследовал и грабил евреев; Филипп Длинный продавал с молотка дворянские титулы и истреблял прокаженных; Карл Красивый за свое недолгое царствование успел устроить жестокую казнь барону Иль-де-Журдену, племяннику папы, и беспринципно давил на вынужденного оставаться в Авиньоне верховного Понтифика.

Первые Валуа тоже отличаются жестокостью. При Филиппе VI Робер Артуа отравил свою тетю и двух своих кузин, пытался навести порчу на короля, своего дядю, а когда его уличили в колдовстве, бежал в Англию, где вскоре был убит. Дофин Иоанн — будущий Иоанн Добрый — и его кузен Карл де Блуа прикажут перед взятием Нанта обезглавить тридцать бретонских рыцарей, головами которых обстреляют из балистов крепостные стены города. Сам король Филипп пригласит четырнадцать бретонских рыцарей на турнир и, как только они приедут, прикажет убить их у себя на глазах. В 1348 году во время чумы в Париже он обвинит евреев, что те осквернили фонтаны, и чернь с одобрения королевских офицеров заживо сожжет более сотни евреев. И, наконец, именно он во время битвы при Кресси прикажет своей кавалерии пройти по телам своих собственных лучников и «убить этих бродяг, мешающих идти вперед».

Иоанн Добрый, его сын, которого прозвали так лишь из-за его отваги, превзошел всех Валуа в хитрости и преступлениях. Странная дружба, которую он питал к своему фавориту, Карлу де Ла Серда, заставила его отдать приказ обезглавить коннетабля де Бриеня. Когда наемники Карла Злого Наваррского, отомстили, зарезав Ла Серду, король Иоанн за ужином приказал отрубить топором на его глазах голову графу Даркуру и трем сеньорам из его свиты. Захваченный англичанами во время битвы при Пуатье в плен, он, чтобы заплатить за себя выкуп, продает свою одиннадцатилетнюю дочь, Изабеллу, Джану Галеццо Висконти, герцогу Милана, другому образцу жестокости и низости.