Более серьезный удар по боевому духу собиравшихся греческих сил случился, когда Калхас, жрец Аполлона, которого держали как царского провидца при дворе Агамемнона и особо чтили за его умение читать будущее по полету, поведению и крикам птиц[95], стал свидетелем тому, как змея заползла в воробьиное гнездо и сожрала восемь птенцов и их мать.

– Узрим же! – сказал Калхас. – Аполлон шлет знак. Змея поглотила девять птиц. Это знак того, что Трою нам осаждать девять лет, и лишь на десятый возьмем мы ее.

Агамемнон высоко ценил Калхаса, однако, как и большинство могущественных людей, находил способы либо пренебрегать неприятными пророчествами, либо приспосабливать их под свои интересы.

– Откуда тебе знать, что речь не о десятой неделе или десятом месяце? – потребовал он ответа.

Но Калхас и свои интересы блюсти умел.

– Другие толкования тоже возможны, владыка мой царь.

– Славно. Так и не бросайся больше такими вот унылыми пророчествами.

– И впрямь не буду, владыка, – сказал Калхас, склоняя голову. Однако гордость водилась и в нем, а потому он не удержался и добавил: – Но в одной правде я совершенно уверен…

– Так-так?

– Нет вероятности победить троянцев, если не будет в рядах греков величайшего на свете воина.

– Ну, сам я в рядах греков. Более того, я – вождь всех греческих рядов.

– При всем величайшем почтении, владыка, есть воин, превосходящий тебя.

– Вот как? – ледяным тоном произнес Агамемнон. – И кто же это?

– Ахилл, сын Пелея и Фетиды.

– Он же наверняка еще ребенок?

– Нет-нет, он уже вполне себе эфеб, насколько я знаю[96].

– Но не опробован. Может, он быстр на стадионе и умеет бросать копьецо, однако…

Калхас встал.

– Величие твое, я со всей ясностью видел, что царевич Ахилл окажется величайшим воином твоих армий, и без него нет нам надежды на победу.

– Ладно, ладно, будь ты клят, – пробурчал Агамемнон и обратился к Менелаю и Диомеду: – Пошлите за этим самородком.

Но тут проявилась неувязка. Ахилл куда-то подевался. Никто не знал, где он.

Люди в Авлиде вскоре услыхали о пророчестве Калхаса насчет незаменимости Ахилла в своих рядах, и хотя Агамемнон уже настроился плыть на Трою без Ахилла, воины его оказались достаточно суеверны – или почтительны к Калхасу, – чтобы настаивать, вплоть до настоящего мятежа: Ахилл должен быть найден и поставлен в строй. Но где он? Агамемнон призвал Одиссея и Диомеда.

– Отыщите Ахилла, – приказал он. – Возьмите с собой столько людей, сколько потребно, однако только посмейте мне, так-растак, возвратиться без него.

За несколько лет до этого Пелей немало удивился, увидев у себя во фтийском дворце Фетиду. Та чудовищная сцена, где Фетида держит младенца Ахилла над пламенем, никак не шла у Пелея из ума.

Теперь Фетида приблизилась робко и простерлась перед ним, хватая его за колени и плеща волосами ему по ногам, зашлась в слезных мольбах, какие были б чрезмерны для крестьянки или рабыни, а уж для бессмертной совсем неслыханны.

– Прошу тебя, – выговорил смущенный Пелей, поднимая ее с пола. – Это лишнее.

– Я давно задолжала тебе объяснение, – сказала Фетида. – Гнев тогда не дал тебе выслушать меня, но теперь ты просто обязан мне внять.

Когда наконец он понял, как и почему первые шесть сыновей его сгорели и погибли, пришел черед рыдать Пелею.

– До чего же лучше было б, Фетида, доверься ты мне и все расскажи сразу.

– Я понимаю! – воскликнула Фетида. – Ни дня не проходит, когда не жалею я о своем молчании. Но теперь, Пелей, я всем буду делиться с тобой. Весь мир знает о пророчестве Прометея…

– …что какой-то твой сын превзойдет отца своего в величии? Конечно – и тебе известно, что меня это не огорчало никогда. И пророчество это воплощается. Видала б ты Ахилла на стадионе. Ни один мальчишка ему не ровня!

– Думаешь, не знаю? – проговорила Фетида. – Я тут частенько бываю – в разных обличьях, – любуюсь на его прыть и мощь, на его искусность и ловкость. Но есть и другое пророчество, тебе не известное, – видение, явленное лишь мне одной.

– Какое видение?

– Явлено мне было, что у Ахилла два будущих. Одно – жизнь безмятежного счастья, долгая, благословленная детьми, удовольствиями и покоем. Но жизнь никому не известная. Его имя умрет вместе с ним.

– А другое будущее?

– Другая жизнь – блеск славы, какой не видывал белый свет. Жизнь, исполненная героизма и доблести, подвиги, какие затмят Геракла, Тесея, Ясона, Аталанту, Беллерофонта, Персея… любого героя, жившего в этом мире. Вечная слава и честь. Жизнь, воспетая поэтами и бардами во веки веков. Но жизнь краткая, Пелей, до чего ж краткая… – И вновь наполнились слезами глаза ее. – Естественно, даже первая жизнь – долгая и никому не известная – будет коротка для меня. Девяносто зим и лет мелькнут для бессмертного, словно вспышка. Но второе будущее… – Она содрогнулась. – Короче мгновения ока. Этого нельзя допустить.

– Ну, мы же, разумеется, должны ему дать право выбора?

– Ему четырнадцать лет.

– Пусть так, однако выбор должен быть за ним.

– Надвигается война.

– Война? – Пелей уставился на Фетиду. – Но никогда прежде не был мир таким тихим. Никаких угроз покою, куда ни глянь.

– Тем не менее надвигается война. Я чую это. Я это знаю. Такая война, какой мир не видывал доселе. И они явятся за нашим сыном. Позволь забрать его и спрятать.

– Куда ты его заберешь?

– Лучше тебе не знать – лучше не знать никому. Лишь тогда будет он в безопасности.

Ахилл обнял друга своего Патрокла.

– Оставляю тебя за старшего над мирмидонянами, – сказал он.

– Они не станут слушаться никого, кроме тебя, – возразил Патрокл. – Сам знаешь.

То была правда: вопреки юному возрасту Ахилла, фтийская армия была предана ему даже больше, чем его отцу, своему царю.

– Чепуха, я всего лишь символическая фигура, – сказал Ахилл. – Да и потом, я вернусь скоро, оглянуться не успеешь.

– Я все равно не понимаю, зачем тебе уезжать.