– Прямоугольная пицца, – отвечает Алан. – Которую я прикончил в классных «велосипедках».

– Это два события.

– Ты же велел не думать.

– Справедливо, – признаю я. – Ладно, теперь одно событие, которое тебя огорчило. Или разозлило.

– Мне в рюкзак подкинули записку: «Вали назад в свою Мексику».

Пауза.

– Блин. Опять?

Он молча пожимает плечами.

– Теперь хотя бы с подписью? – спрашиваю я.

– А ты как думаешь?

– Алан, это уже второй раз. Нужно сказать директору.

– Во-первых, не нужно. А вообще-то, никакого «во-вторых» нет: просто не нужно, и все.

– Но почему?

– Потому что я не собираюсь тратить время на мудаков, которые понятия не имеют, о чем пишут. Разумеется, я не могу свалить «назад» туда, где ни разу не был. Но я утешаюсь, представляя, как от этой фразы у злоумышленников извилины завязываются узлом.

– Завтра я присмотрю за твоим рюкзаком.

– Вообще-то, нам и правда стоит съездить в Мексику, то есть по-настоящему.

– Там полноценное военное положение, – возражаю я. – Проломленные черепа, весь фарш.

– Особенно круто в Мехико. Еда и все такое. Выпить пару Cervezas[22]. И реслинг у них в большом почете, верно?

– Ной Крушитель Черепов, к вашим услугам.

– Боже, обожаю реслинг. Главным образом смотреть. Никогда еще сам не боролся. То есть с собой-то, конечно, боролся, если ты уловил намек.

– Алан, я серьезно.

– Ну еще бы, йо. Но тут не тебе решать, ладно? Я с таким дерьмом справляюсь по-своему. Издеваясь над умственными способностями противника…

При всех своих детских замашках – а их у Алана миллион – иногда он меня просто поражает зрелостью суждений.

– Но спасибо за поддержку, – добавляет он.

– Я и правда на твоей стороне. Ну да, мы на время забросили Дина и Карло. И я, возможно, слегка отдалился. Но по-прежнему готов помочь в любой момент.

– Знаю. И ты такой милашка, когда распаляешься.

– Печально, до какой степени ты ко мне неравнодушен.

– Я тебя умоляю, – говорит Алан, – моя страсть более чем небезответна.

– Точняк.

– Мне ли не знать. Я заметил, как ты на меня пялишься через всю комнату.

– Какую комнату? – не понимаю я.

– Да любую комнату. Ту, где я в тот момент нахожусь.

– У меня нет привычки пялиться на людей через всю комнату. А если бы я и пялился, то совсем не по той причине, которую ты подразумеваешь.

– Неужели?

– Да, Алан. Потому что я могу считать человека привлекательным и при этом совершенно не желать с ним секса.

– Да ты просто мастер дзена, бро. Пример для всех нас.

– Тут ты угадал.

Мы продолжаем смотреть друг на друга, игнорируя «Матрицу», и все это время я пытаюсь завести разговор о том, что действительно необходимо обсудить.

Алан спрашивает:

– А помнишь, в детстве мы вечно обсуждали, как поженимся?

– Будем плести корзины в горах.

– Есть из чугунных котелков.

– Чугунные котелки и плетеные корзины, – киваю я, – вот о чем мы мечтали.

– Какие высокие устремления.

Снова молчим. Размышляем, совсем как Дин и Карло. Алан спрашивает, чего я жду от жизни, и я отвечаю:

– Кроме плетения корзин в горах?

– Ясень пень.

Я пожимаю плечами:

– Ты будешь смеяться.

Алан возлагает правую руку на шорты:

– Клянусь на «велосипедках», что не оскверню твоей мечты насмешкой.

– Я бы хотел зарабатывать на жизнь тем, что живу.

– В смысле как охотники и собиратели? – уточняет Алан.

– Нет, в смысле, я хочу работу, которая мне не противна, хочу семью и любимых друзей. И чтобы думать не о своих поступках, а о том, кто я такой.

Алан кивает.

– Иногда меня беспокоит мысль, что это одно и то же.

– Ага.

– Ной?

– Что?

– Что с тобой творится?

Я вздыхаю:

– УКЛА.

– И что?

– Вы оба поступаете?

Алан медлит, а потом:

– Ной, мы с тобой тыщу раз обсуждали. Забыл?

– И когда вы приняли решение?

– Вэл-то давным-давно туда собралась. В УКЛА один из лучших факультетов фотоискусства. Она где-то вычитала, что сюжет там ценят выше технических аспектов, и сразу прониклась. Да и музыкальная сцена в Лос-Анджелесе впереди планеты всей, так что оба ее главных интереса совпали.

– А ты?

– Ты правда не помнишь?

После стольких лет дружбы я даже по паре слов могу различить его обиду.

– Прости, Алан. Я действительно не помню.

Он кивает, но разочарование не спрячешь.

– У Marvel штаб-квартира в Лос-Анжелесе, – говорит он. – Там есть места для практикантов, но берут только от восемнадцати и старше, причем нужно быть студентом аккредитованного университета. Я и решил, что УКЛА – идеальный вариант. В нужном месте, да еще вместе с Вэл. Одно к одному.

Я слезаю с кровати и сажусь на пол перед телевизором.

Алан следует моему примеру:

– Ной!

– Я собираюсь кое-что тебе рассказать. И даже если ты сочтешь мой рассказ дикостью, мне очень нужно, чтобы ты меня выслушал.

Алан говорит «ладно», и я начинаю. Про вечеринку у Лонгмайров, про разговор с Ротором, последующий визит к нему домой, где меня, возможно, загипнотизировали, и про то, как дальше все пошло наперекосяк: странный рассказ соседа Лавлоков про Бога в пещере, превращение собаки, повторяющийся сон, мамин шрам, трансформация «Друзей» в «Сайнфелд», Вэл и перемена ее отношения к соцсетям, и, наконец, я добираюсь до самого Алана, переметнувшегося от DC к Marvel.

Поначалу он молчит, и я ему благодарен. Никаких банальностей, фальшивого сочувствия – мы просто сидим на полу его комнаты в окружении продукции Marvel и слушаем, как агент Смит разъясняет суть Матрицы связанному Морфеусу.

– Жалко, что они загубили вторую и третью, – нарушает молчание Алан.

– В смысле?

Он показывает на телевизор: