После этого в январе 1979 года он подал документы на выезд из СССР, что в те годы расценивалось как предательство. Конфликт Шраера-Петрова с властями и совписовским руководством шел по нарастающей: его исключили из Союза писателей, наборы трех книг, принятых к публикации, в 1979–1980 годах за попытку эмигрировать были рассыпаны: сборник стихов «Зимний корабль», книга переводов из литовской поэзии и книга прозы для юношества (последняя уже в гранках и с оригинальными иллюстрациями) [Шраер-Петров 1989: 57–58].

Об этом писал Генрих Сапгир в предисловии к подборке Шраера-Петрова в антологии «Самиздат века»:

Зрелый поэт, который успел побывать в советских поэтах и переводчиках и нашел в себе силы выбраться из этого болота. Ну, конечно, и судьба так сложилась. Давид решил эмигрировать, стал отказником. Но это, как я понимаю, внешние события. Он уже давно думал и писал иначе, чем вся эта кодла («Народ – победитель! народ – строитель! Бам! Бам! БАМ!»). И вся эта фальшь считалась непререкаемой истиной!

Когда Давид ко мне приходил, читал совсем другое. <…> Он долго жил в Москве, и мы нередко встречались. Так получилось, что свои настоящие, оригинальные стихи Давид смог издать только в эмиграции, в Америке [Стреляный и др. 1997: 468; ср. Сапгир Неофициальная поэзия].

Уже после эмиграции Шраер-Петров в содружестве с сыном, литературоведом и писателем Максимом Д. Шраером, составит том стихотворений и поэм Сапгира для «Новой библиотеки поэта» и напишет первое литературоведческое исследование творчества классика второго русского авангарда [Шраер, Шраер-Петров 2004]. Шраер-Петров посвятит другу стихотворения, как, например, «Катание по льду Финского залива в финских санках» [Шраер-Петров 2002: 13], а впоследствии и стихи его памяти:

Памяти Генриха

молчу хотя сказать хочу

так много что слова толпятся

как хохотушка смехачу

в стогу посеявшие святцы

валятся не могу прорваться

какую кнопочку нажать

мне от себя к тебе бежать

иль тело к твоему прижать

чтоб отцепились муть и гать

и братья заорали братцы

[Шраер-Петров 2010а: 9].

Критик Эдуард Михайлов написал о пути поэта: «Судьба Шраера-Петрова настолько типична для столичного русско-еврейского интеллигента второй половины XX века, что на ум само собой приходит хрестоматийное пастернаковское: “Я говорю про всю среду”» [Михайлов 2011]. Я бы все же поостерегся от подобных обобщений и скорее привел бы цитату из Мандельштама: «Не сравнивай: живущий несравним» (из стихотворения 1937 года) [Мандельштам 1994: 111]. В частности, разница между типичной судьбой «столичного русско-еврейского интеллигента второй половины XX века» и судьбой Шраера-Петрова выразилась в произведениях, написанных в годы отказа, таких, например, как книга стихотворений «Невские стихи» (1984–1985; см. также статьи Андрея Ранчина и Романа Кацмана в данном сборнике), или политическая поэма «Бегун» (1987), о которых ниже, или «Пуримшпиль» в стихах, написанный по заказу подпольной театральной труппы в 1987 году[70].

В Москве до отказа Шраер-Петров работал научным сотрудником в Институте микробиологии им. Гамалеи, откуда был уволен в конце 1978 года из-за намерения подать документы в ОВИР (Отдел виз и регистрации). Несмотря на изгнание из науки и академической медицины, а также открытый конфликт и борьбу с властями, продолжавшиеся более восьми лет, из медицины он не ушел. Он работал врачом в районной поликлинике возле станции метро «Войковская», и, как пишет Шраер-Петров в своих мемуарах «Охота на рыжего дьявола. Роман с микробиологами», поскольку врачей в стране не хватало, директору поликлиники удавалось оградить его от проблем с трудоустройством [Шраер-Петров 20106: 207–255]. В отличие от своих знаменитых собратьев по перу и великих предшественников – Чехова, Булгакова, – Шраер-Петров, подобно выдающемуся американскому поэту и прозаику Уильяму Карлосу Уильямсу, совмещал занятия медициной с литературным трудом, не пренебрегая ни тем, ни другим. В США он с 1987 до выхода на пенсию в 2007 году работал на кафедре хирургии Брауновского университета, где занимался исследованиями иммунологии рака. В связи с этим необходимо отметить, что ностальгические мотивы в поэзии Шраера-Петрова, особенно в 1987–1992 годы, не столько связаны с неустроенностью автора и тревогой за свое будущее (как это обычно бывает среди уже немолодых писателей-иммигрантов), сколько носят духовный и экзистенциальный характер.

В «русские» стихи Шраера-Петрова врывается тоска по Мессии (одна из книг поэта названа «Некоторая степень тоски по Мессии»; 2005–2006[71]), а в «американские» – тоска по России. Особенно явно ностальгия звучит в стихах 1987–1992 годов, в частности в цикле «Шесть американских блюзов на русские темы» (1992; в сборнике «Пропащая душа»), подробно разбираемых ниже, в стихотворениях этого же периода, посвященных Эмилии Шраер, и, конечно, в антологическом стихотворении «Вилла Боргезе», давшем название книге 1992 года и включенном автором в другие книги и сборники стихотворений:

Случались собаки на Вилле Боргезе,

Случались в том смысле, что обитали.

Случались, собачью трубя бордельезу,

Случались, хвостами трубя. О, детали!

Конкретная музыка тел шелестящих,

Балетная – пляска собачьего тела,

Конкретная – плачь по России, болящей,

Балетная – плач. Унеслась, улетела

[Шраер-Петров 1992: 57].

В рецензии на книгу «Вилла Боргезе» (1992) Виктор Террас, выдающийся американский славист эстонского происхождения, который не раз писал о творчестве Шраера-Петрова и переводил его рассказы на английский язык, заметил, что такие стихотворения, как «Вилла Боргезе» и «Больничный сад», «своими стремительными амфибрахиями и преломлением мысли через причудливую странность в сознании поэтического героя» [Террас 1992] напоминают манеру Бориса Пастернака. Далее Террас отмечает перекличку стихов Шраера-Петрова с «Александрийскими песнями» (1908) Михаила Кузмина и подмечает приемы, сходные «с техникой композиции» Марины Цветаевой, как, например, то, что «омонимия, парономазия и другие фигуры, основанные на звуковых ассоциациях, создают поток поэтической мысли». Размышляя о стихах Шраера-Петрова, написанных за первые пять лет эмиграции, Террас задается вопросом, возможен ли русский верлибр, или, как он выразился, «возможен ли вообще чистый вольный стих на русском языке». Террас полагает, что это потребует преодоления склонности русского стиха к силлабо-тонике, в особенности к ямбу [Террас 1992]. Дальнейшее творчество Шраера-Петрова, на мой взгляд, дает ответ и на этот вопрос, демонстрируя как возврат к традиционным размерам и формам, так и преодоление их в стихотворениях, написанных уже в конце XX – начале XXI века, о чем речь пойдет несколько ниже.

Возвращаясь же к стихотворению «Вилла Боргезе», следует заметить, что в одной из первых публикаций стихотворению предпослан эпиграф из статьи Владимира Набокова «Юбилей» (1927), написанной в десятую годовщину большевистской революции и