Ватсон сидел напротив меня точь-в-точь в позе джек-рассел-терьера из рекламы «Голос его хозяина». Похоже было, что в его собачьей голове он внимательно следил за этими человечьими историями, ход которых он мог проследить, но спотыкался о сложности устройства их сознания.

Мы пошли пропустить по стаканчику в кафе, расположенное в кубинском квартале. Собаку взяли с собой. Там играла американская музыка, пахло табаком из Виргинии, все пили мексиканское пиво и кофе из Колумбии. Юные девушки хохотали, показывая прекрасные зубы, предназначенные, чтобы вгрызаться в жизнь. Они были одеты в специальные платья для латиноамериканских танцев, которые прикрывали только самую малую часть поверхности тела. Эпифанио на них даже не взглянул. Он был задумчив, вид у него был утомленный. Он сидел рядом со мной, но как будто все еще ждал прихода Эллиса. Ватсон лежал возле моей ноги и наблюдал за воробьями, снующими между столиками и склевывающими крошки хлеба.

Этот вечер был проникнут грустью, каждый был в своих мыслях, переживал эмоции, не пытаясь разделить их с другим. Следующий день, наоборот, принес удачу: я устроился официантом в шикарное место (королевские чаевые, красивая форма и отличные условия) — к Wolfi’s, в единственный ресторан на побережье, достойный этого названия. Не то чтобы кухня была там исключительно хороша, там в основном заказывали куриную печенку, пастрому, салат коулслоу и чизкейк, но это место, как и «Джай-Алай», имело — что в этой стране большая редкость — свою историю, атмосферу, собственный шарм и экстравагантность, клиентов, которых порой разыскивала полиция всех штатов Америки.

Заведение было расположено на углу Коллинз авеню и 21-й улицы и работало двадцать четыре часа в сутки. Оно открылось в 1940 году, и форма официантов сохранялась с тех пор неизменной. Основал его некто Вилфред Коэн, обладающий даром и мастерством скупать и перепродавать разного рода рестораны в момент совершеннейшего упадка и доводить до высочайшего уровня. Но самая замечательная и самая долговечная из его задумок была сеть ресторанов Wolfi’s: название представляло собой уменьшительно-ласкательное от его имени. Взлет этих заведений в духе Jewish Deli начался после Второй мировой войны, когда многие мужчины вернулись с фронта, а также с наплывом большого количества нью-йоркских евреев-пенсионеров. Рестораны открывались возле особняков в стиле ар-деко, отелей, театров и боксерских рингов. Wolfi’s стал одним из тех мест, где можно преобразить свою жизнь за время трехгрошового обеда, где все вещи еще остаются такими, какими их знали наши отцы, где салаты, кажется, только что выросли прямо в тарелке. Дымились сигареты, дымился бекон, женщины улыбались мужчинам, а те глядели на женщин во все глаза и по-прежнему считали их gorgeous[11]. Всю ночь там горел свет и за столиками сидели люди, которые пришли вовсе не затем даже, чтобы утешиться едой. Они искали какую-то семейную, домашнюю обстановку, дающую ощущение уверенности в себе. Сюда частенько заглядывали даже политики-демократы, которые на этих республиканских землях пытались завоевать еврейский электорат, но и вкусно поесть тоже не отказывались. Женщины, которых на мякине не проведешь, странные типы, даже не прикасающиеся к еде, знаменитые путешественники, которые везде как дома, старики, все еще курящие сигареты Gold Coast, самая разношерстная публика являлась сюда отдохнуть от забот и пополнить запас человеческого тепла. Даже букмекеры и гангстеры. Один из них, всем известный Меер Лански, прозванный «казначеем Мафии», один из основателей Лас-Вегаса, который потом стоял во главе целой преступной империи, частенько приходил в Wolfi’s один, ничего не опасаясь, с наступлением ночи, и неторопливо съедал пастрому и чизкейк.

Но настоящую славу Wolfi’s составил «маленький перекус», придуманный рестораторами в 1959 году, когда, прослышав о прекрасной репутации этого заведения и отвечая на многочисленные просьбы пассажиров, авиакомпания «Нордвест» доверила Вилфреду Коэну право составить «по своему вкусу» питание для пассажиров авиарейсов «Майами — Нью-Йорк».

Вот в такой ресторан я и устроился работать. По стопам Меера Лански, среди отзвуков смеха над шутками Мильтона Берла и Хени Янгмена[12], под начало к нынешней директрисе Ингвилд Лунде.

Тогда было просто. Один из бастующих пелотари, который жил в двух шагах от Wolfi’s, сказал мне, что в ресторане требуются официанты. Я позвонил и через два часа был принят, на следующий день уже вышел на работу. Пять или шесть дней в неделю с девяти вечера до трех утра. Ничего сложного.

Рабочее расписание было для меня очень комфортным. Оно отлично вписывалось в распорядок дня, не нарушая моих привычек. Я заступал на службу, когда было еще много клиентов и надо было успевать быстро со всем управляться, но к двадцати двум часам активность публики резко падала. С наступлением ночи сменялся и состав клиентов, вдовцы и холостяки сменяли семейные посиделки за столиком. После полуночи сюда устремлялись одиночки всех мастей, поскольку дома им было не с кем поговорить и вообще идти больше некуда. Они заказывали какую-нибудь малость, к которой часто даже не притрагивались, курили сигареты, обменивались парой слов с официантками — теми, что постарше, — которые привычно обращались к ним «darling», это обращение «дорогой» на старый лад, но более дружественное, как нынешнее «милый» — что-то семейное, теплое, почти нежное.

Я втянулся в эту круговерть без страха, без задних мыслей и опасений, словно с младых ногтей разносил блюда, разливал напитки и записывал заказы. В назначенный час я проникал в этот мирок, который крутился вокруг меню. Шли дни, но блюда, соусы и салаты коулслоу оставались неизменными. Такая вот бесконечность с вечера до утра. Был один клиент, который каждую ночь в районе часа приходил, садился у стойки, заказывал стаканчик, размышлял, каким бы образом избавиться от тучи бабочек, порхающих в его голове, а потом, полузакрыв глаза, словно наслаждаясь прекрасным мгновением, говорил официантке: «А в котором часу ты закончишь работу, моя Рози?» (Ее при этом звали совершенно не Рози.) «В два часа? Я буду ждать тебя. Я подожду тебя на улице. И ты знаешь почему. Потому что сегодня великий вечер. Я тебе вставлю. Вставлю его по самое не балуйся, ты понимаешь, о чем я? О том, что засуну его прямо в задницу, детка. А ты постараешься, чтобы я избавился от того, что у меня накопилось. Ты ведь знаешь это, моя Рози».

Он говорил очень тихо, чтобы ничего из того, что он произнес, не вышло за пределы их узкого круга. Его голос был нежным, отполированным алкоголем, типичный голос влюбленного пьяницы. В первый раз я был весьма удивлен полной индифферентностью вышеупомянутой «Рози» к подобным посулам, высказанным безо всякого стыда и стеснения в общественном месте. А потом она рассказала мне историю этого человека. «В течение многих лет он приходит каждый вечер к одному и тому же часу. Видно, что он уже где-то изрядно поднабрался. Он садится, выжидает некоторое время и начинает свою речь. Всегда одну и ту же. Сначала я побаивалась, даже просила кого-то проводить меня до дома. Здесь полно в районе всяких ублюдков. А потом я попривыкла к его болтовне. Я уже не обращаю на нее внимания. Видно же, что этот парень не в своем уме. Уже долгие годы он обещает мне небо в алмазах, но в два часа возле кафе его никогда нет». Она говорила об этом незнакомце с ласковой иронией и явно не обижалась на непристойность его выражений. Для нее он был тип-в-час-ночи, тот парень, который перекрестил ее в Рози, который приходит немного спустить пар перед тем, как вернуться домой. И ничего страшного. Не страшнее, чем семейство из шести человек, приходящее по субботам, с совершенно невыносимыми и ужасными детьми, которые вечно чего-то хотят, разбрасывают жареную картошку и оставляют после себя столы грязнее, чем пол в гараже.