– Что это хрустит? – удивился Семен.

– Кости, – равнодушно ответил Кадавр.

Напряжение мышц вышло за все мыслимые пределы, Хлыста буквально разрывало и ломало изнутри. Не надо было быть спецом, чтобы поставить точный диагноз – не жилец, но Марк не спешил обрывать бессмысленное мучение и с прилежностью отличника на первой лекции конспектировал все, происходящее с подопытным.

– Может, хватит? – Смирнов поморщился и отступил на шаг, спасаясь от красных брызг.

– Температура – сорок. Пульс – триста… обожди, не мешай. Дыхание – отсутствует. Над левым квадрицепсом оголена жировая прослойка. Коленные чашечки вывихнуты. Время воздействия – сорок шесть секунд. Остальное покажет вскрытие.

Для надежности Фельде вколол в сердце раствор мышьяка и накрыл лицо трупа салфеткой, вмиг пропитавшейся кровью.

* * *

– Чего такой мрачный? – спросил Герман.

Булка вздохнул и свесил голову. После ухода Хлыста увалень вел себя, как и прежде – бродил вдоль стен, с неохотой отвечал на расспросы и мечтал о грядущем обеде. Но потом без видимой на то причины погрузился в раздумья и целый час просидел в углу без движения.

– Да вот не пойму… разве не проще нас ширнуть, а после сразу всех отвести на Крейду? Зачем каждый день тягать по одному и зря время тратить?

– Может, они пургу метут, что провожают. Выставят за забор – а дальше сам чеши.

Соратник усмехнулся:

– Может, и так. А может, и до забора Ромку не довели. Пырнули в печень тихонько – и в яму. Сам посуди – сколько мы тут всего увидели, сколько узнали. Кто ж таких свидетелей отпустит? Да не абы куда, а к врагам.

Гриду очень хотелось поспорить и выдумать сотню оправданий, но здравое зерно в словах Антона имелось и потому сразу укоренилось в голове. Слишком уж все просто да гладко, и потому втройне подозрительно. Стоило пленникам хапнуть ласки и корма, и вся стайка завиляла хвостиками, почуяв во вчерашнем мучителе доброго хозяина.

– Неужто развели, как лохов? – хмыкнул вожак.

– А мы лохи и есть. – Антон всхлипнул и смахнул влагу со щек.

– Эй, ты чего?

– Чего-чего… Подыхать влом, вот чего. Я как-то книгу читал… там, когда зэков расстреливали, говорили, что в другую хату переводят. Или, типа, на допрос ведут. И никто не бузил, не рыпался, шли себе спокойно, а им – пулю в затылок. Вот и с нами так же сделают.

– Не ной раньше времени, лады? – со всей оставшейся твердостью произнес Герман, хотя у самого по всему телу расползлись ледяные черви, а в желудке дрожал целый клубок. Но если и главарь спасует, свесит руки – тогда верняк амба. – Знаешь, те, из книги, не бузили, а мы будем. Пусть вертухаи только сунутся, пинками под шконарь загоним! Тох, ну хорош…

Булка сидел, покачиваясь, как ванька-встанька, и размазывая слезы кулаком, а когда услышал шаги в коридоре, начал тихонько подвывать.

– Хватит! – зашипел Грид, опустившись перед другом на корточки. – Не смей реветь! Будь пацаном!

Плач не остановили даже звонкие лещи – увалень обращал на пощечины не больше внимания, чем на уговоры и просьбы. Когда замок заскрежетал, Грид повалил соратника на бок – лицом к стене – и бросился к двери, вопя во всю глотку:

– Начальник! Начальник!! Братишке погано! Позови врача!

Майор навел на крикуна пистолет и велел отойти. Одного взгляда на трясущееся и явно нездорово булькающее тело хватило, чтобы отправить Банана за доктором. Когда Марк подскочил к страдальцу, главарь коршуном накинулся на живодера, полагая, что Смирнов не рискнет палить в опасной близости от Фельде, а справиться с тощей кабинетной крысой не составит никакого труда.

Составило.

Марк краем глаза заметил метнувшееся наперерез белое пятно и среагировал быстро и очень точно, как и полагается опытному хирургу. Кулак со скоростью атакующей кобры врезался в нос, и со стороны это выглядело так, будто по перезревшему томату с размаху грохнули молотком. Не успел парень схватиться за расквашенное лицо, как с двух сторон обрушился град ударов. Электрические дубинки жалили невыносимо, но вожак, трясясь, как в припадке, и заливая кровью пол, успел прокричать:

– Суки! Гребни! Отвалите от Булки!

Тут Смирнов или промахнулся, или, наоборот – нарочно прицелился – и стукнул по темечку. Приложился бы со всей силы – и череп лопнул бы гнилым арбузом, а так потасовка закончилась легким сотрясением.

– Идиот! – прошипел Фельде. – Смотри, куда лупишь!

– Пардон. – Майор осклабился. – Рука сошла.

– Этого – в лазарет, Антона – в процедурную.

– Не надо! – заверещал Булка. – Пожалуйста, отпустите! Мама! Мамочка!

– Надеюсь, сыворотка на него не подействует, – проворчал бородач, потащив обмякшего парня за ноги. – Из такой сопли герой тот еще получится.

* * *

Маша села в кресло и закатала рукава до острых локотков. Девочка не сопротивлялась и не донимала доктора вопросами, как поступил бы любой ребенок на ее месте – лишь спросила, где Ксюша.

– Отдыхает, – как-то странно ответил Фельде. С грустью, что ли? Не понять. При редких коротких встречах в столовой, на осмотре или на стадионе его голос был бодрым и веселым, а теперь – таким, словно дядя Марк не рад ее видеть.

Потом он долго писал в блокноте, и от скрипа карандаша заныли зубы. Мелочь не смотрела в угол, где сидел врач, не хотела случайно отвлечь его от важного занятия. Чтобы скрип не раздражал, стала считать в уме – доходила до десяти, загибала палец и начинала с нуля: десять раз, десять два, десять три. Когда обе руки сжались в кулачки, бумага с громким треском порвалась, а карандаш стукнулся об стол.

В кабинет заглянул дядя Кадавр, уточнил, все ли в порядке. Марк попросил уйти и закрыть дверь, а затем засопел и зашмыгал, будто из-за сквозняка за миг подхватил простуду. Прошло немало времени, прежде чем в углу все затихло. Подойдя к креслу, доктор улыбался, как раньше, и голос снова стал бодрым и веселым:

– Как настроение?

– Нормальное. – Мелочь улыбнулась в ответ.

– Не боишься?

Она мотнула головой.

– Не-а. Вы же хороший доктор. И добрый.

– Ну да… – Фельде помрачнел. – Ну да…

Марк вколол девочке самое мощное обезболивающее, какое нашлось в медблоке. Позже, в отчете об испытаниях, он оставил следующую запись: «Смерть наступила мгновенно, подопытная № 4 ничего не почувствовала».

И это была правда. Почти.

* * *

Герман очнулся от нестерпимой головной боли. В затылок будто вбили гвоздь, медленно вынимали и загоняли снова, с каждым разом все глубже. Тут же накатила тошнота, до того дремавшая вместе с избитым, истоптанным телом. Парень поморщился, застонал и попытался дотронуться до гудящей макушки, но руки пристегнули к креслу еще теплыми, пахнущими хлоркой кандалами.