Ох, беда, беда... Что делать?!

– Нужно их найти, – твердо ответила Лия, когда последний его вопрос неосторожно слетел с его губ.

– Кого, господи?! Кого найти?! – Он посмотрел на нее, как на душевнобольную и даже сделал попытку отодвинуться.

– Настоящих преступников нужно найти, Дима. Тишакову, ему что! Ему – сидит парень в камере, значит, надо его разрабатывать. А как они могут разработать, я знаю. И ты, думаю, тоже. А парень не выдержит такого давления. Начнет подписывать все, что угодно. Он же не виноват, Дим!

– Откуда такая уверенность? – по инерции поинтересовался Гольцов, хотя его решение ни во что такое не ввязываться крепло с каждой минутой.

– Я знаю! Я его знаю, черт возьми! Что бы там они ни говорили мне... Я знаю, он не может!

Лия, не выдержав, разрыдалась в голос.

Она больше не могла. Больше не могла быть сильной и мужественной. Ей хотелось орать, выть, рвать на себе волосы. И причитать еще и о бедном, брошенном всеми ребенке, и о бедном старике, который все грозился, что уйдет в Дом престарелых, если она не выйдет вскорости замуж.

Почему другим бабам это можно, а ей нет? Кто сказал, что она непременно должна сохранять лицо?! Хотя, какое, к черту, лицо после ведра кофе, бессонной ночи и двух пачек сигарет! И какое, к черту, самообладание, если она пришла к малознакомому человеку и просит у него защиты и сочувствия. Разве раньше она бы так сделала? Да никогда!

А к кому ей было еще идти? Мишаня не отзывался. Тишаков категорически отказал. И еще наговорил кучу мерзостей о слепоте, нерастраченной материнской любви, отсутствии профессионализма и что-то еще говорил, что-то такое гадкое. Она потом его уже и не слушала вовсе. Указала на дверь и не слушала.

У нее оставался один Гольцов. Но он упрямился и ни в какую не хотел соглашаться. Оно и понятно. Кому охота из огня да в полымя?! Но он был единственным, кто мог ей помочь. Оставался тем единственным, на кого она могла еще надеяться. Хотя он и корчил из себя подонка, Лия-то знала: он не такой. С ним многое было непонятно, но эти непонятности были из разряда пустяковых. И ей пока некогда было ими заниматься. Потом когда-нибудь, не сейчас...

– Дим, ты мне поможешь? – спросила Лия, понемногу успокаиваясь.

Гольцов, конечно, тоже к этому руку приложил. Поначалу сидел и не подходил. А потом все же поднялся. Обнял, усадил на стул. Напоил водой. И еще говорил что-то ей на ухо доброе и понятное.

– Лия... Лия, я бы рад, но не могу. – С чего-то снова ему сделалось стыдно за себя, и не захотелось водить ее за нос, и отказать он решил прямо сейчас, не откладывая. – В моем положении это не самое лучшее, пойми! Черт, я не знаю, что тебе и сказать...

– Дим! – Лия отпрянула от него, вцепилась в его голые плечи и заставила смотреть себе в глаза. – Ты вынуждаешь меня сделать подлость! Не хотела, видит бог!

– Что ты имеешь в виду? – Гольцов привычно испугался, но скорее действительно по привычке, чем по-настоящему.

– Я заставлю тебя мне помочь! – произнесла она хрипло. – Пускай это и подло, но я заставлю!

– Да? Каким, интересно, образом. – Гольцов нехорошо усмехнулся, настораживаясь.

Что еще за кролик в шляпе? Что она задумала? О какой подлости речь...

Лия недолго собиралась с духом. Видимо, долго думала, прежде чем идти к нему. И мелочи все, и возможные варианты его ответов были ею просчитаны и предусмотрены. А так же были предусмотрены варианты ее решений. Вот она и выпалила скороговоркой:

– Если ты откажешься и не захочешь помочь мне, я сдам тебя милиции, вот.

– Да? И как, интересно?

Он все понял. И про кролика, готового вот-вот показать свои длинные безобразные уши из черного, как ночь, цилиндра. И про подлость, что она для него уготовила на случай его отказа.

Ай да... Лия! Ай да молодец! И восхитился бы тобой, да не тот случай. Зачем же было... Зачем же было все так портить?..

– Я сдам тебя как первого и единственного подозреваемого на роль убийцы Игоси, Гольцов. И я сделаю это, поверь. И тогда ты поймешь, каково приходится сейчас моему мальчику там, на нарах.

Лия судорожно сглотнула и опустила глаза, тут же зажмурилась, замотав растрепанной головой, настолько тяжело ей было продолжить. Но она все же продолжила.

Он ведь молчал. Значит, надо было ей...

– Я расскажу своим бывшим коллегам о том разговоре, что состоялся между тобой и Игосей в Светкиной прихожей – раз.

Ей надо было быть жестокой сейчас. Надо было быть ею непременно! И еще не смотреть на него. И не видеть, как он начинает презирать ее. Как наполняются жгучей неприязнью (хорошо еще, что не ненавистью) его темно-серые добрые глаза. Добрые же, чего уж. Она в этом хорошо разбиралась и часто видела то, что другим было не под силу.

У Гольцова были хорошие, добрые глаза. Были...

– А что два? – бесцветным голосом поинтересовался он. – Говори смелее, не стесняйся. Раз уж начала...

– Игося погиб ночью, – медленно произнесла Лия, стараясь не слушать себя и не вдумываться в истинный смысл того, что собиралась сейчас ему сказать. – А ты этой ночью уходил куда-то, Дима. Я видела! Спать мне сегодня не пришлось. Время твоего ухода совпадает со временем его смерти. И еще... У тебя в руках была большая тяжелая сумка.

– Ага! – Тут он вдруг развеселился и даже глянул на нее коротко и с жалостью. – Кувалду из дома захватил, чтобы проломить Игосе череп! И тащил ее через весь город.

– Ладно, один-один. Но отрицать ты не можешь: в момент смерти Игоря тебя дома не было. И еще... Ты ведь звонил ему.

– Это-то откуда тебе известно?! – снова насторожился Гольцов и снова отвернулся от нее к окну, за которым кисла непогода.

– Галка, давая показания следователю, упомянула о том, что Игося собрался среди ночи на встречу и все шутил, что коридорный разговор, оказывается, будет иметь продолжение. Ну-ну, типа, послушаем, что он скажет в свое оправдание.

– Почему ты решила, что это непременно я ему звонил? Мог ведь быть кто-то и еще.

– Мог. Но ты знаешь наши силовые структуры. Зацепятся, и все сойдет у них гладко. И все твои прежние грехи вспомнят. О боже! Прости меня, Гольцов! Прости ради бога, но если ты меня пошлешь, я тебя сдам.

Реветь ей больше не хотелось, а вот провалиться сквозь землю – да. С радостью бы исчезла из этого мира, чтобы не терзаться, не мучиться, не стыдиться так, как сейчас. Знала же прекрасно, что не пойдет никогда в милицию и не заявит на него. И не потому, что считала Гольцова не причастным – хотя и не считала, – а потому что не была подлой никогда. И шибко правильной тоже не была. Самой обычной она была, и любить, как оказалось, умела. Хотя Тишаков и это счел ошибкой.

– Я помогу тебе, Лия, – вдруг произнес, не оборачиваясь, Гольцов. – И не потому, что боюсь, что будто бы ты... Не пошла бы ты никуда. Точно же не пошла бы?..