— Для Индии тебе понадобится особое снаряжение, — сказал Альбер, — ты и охотничьи принадлежности с собой возьмешь?

— Да нет, вряд ли, у Буркхардта все найдется. Он даст мне совет. Думаю, надо захватить с собой живописные принадлежности в запаянных железных ящиках.

— А тропический шлем будешь носить?

— Непременно. Но его можно купить по дороге.

Когда после трапезы Альбер ушел, госпожа Верагут попросила мужа ненадолго задержаться. Села в свое плетеное кресло у окна, он тоже принес кресло, сел рядом.

— Когда ты уезжаешь? — спросила она для начала.

— О, все целиком зависит от Отто, как он скажет. Думаю, примерно в конце сентября.

— Так скоро? Я еще не успела толком все обдумать. Сейчас у меня все мысли о Пьере. Но полагаю, из-за него ты не станешь требовать от меня слишком много.

— Я и не собираюсь, нынче я еще раз все обдумал. Ты во всем будешь совершенно свободна. Понятно ведь, невозможно путешествовать по свету и при этом требовать участия во всех здешних делах. Ты должна действовать по собственному усмотрению. Столь же свободно, сколь и я.

— Но что с этим домом? Мне бы не хотелось оставаться здесь в одиночестве, слишком на отшибе, слишком далеко, да и чересчур много воспоминаний, которые мне мешают.

— Я уже говорил, поезжай куда хочешь. Росхальде принадлежит тебе, ты знаешь, а перед отъездом я еще раз все проверю, на всякий случай.

Госпожа Адель побледнела. Всмотрелась в лицо мужа с почти враждебным вниманием.

— Ты так говоришь, будто не намерен сюда возвращаться, — обронила она стесненным голосом.

Он задумчиво прищурился, устремил взгляд в пол.

— Как знать. Я пока понятия не имею, как долго буду отсутствовать, а что Индия благоприятствует здоровью людей моего возраста, я не очень-то верю.

Она резко тряхнула головой:

— Я не об этом. Умереть может каждый. Я имею в виду, намерен ли ты вообще вернуться сюда.

Он молча прищурил глаза, потом слабо улыбнулся и встал.

— Думаю, лучше обсудить это в другой раз. Помнишь, последняя ссора случилась у нас несколько лет назад, когда мы говорили именно об этом. Мне бы не хотелось больше ссориться здесь, в Росхальде, по крайней мере с тобой. Полагаю, мнение твое с тех пор не изменилось. Или сегодня ты бы отдала мне малыша?

Госпожа Верагут молча покачала головой.

— Так я и думал, — спокойно сказал Верагут, — не будем сейчас об этом. Как я уже говорил, ты можешь распорядиться домом по своему усмотрению. Я не стремлюсь сохранить Росхальде, и если подвернется случай удачно его продать, то так и сделай!

— Значит, Росхальде конец, — обронила она с глубокой горечью, думая о первоначальном времени, о младенческих годах Альбера, обо всех своих тогдашних надеждах и ожиданиях. И вот, значит, каков конец.

Верагут, уже направляясь к двери, еще раз обернулся и мягко воскликнул:

— Не принимай это так близко к сердцу, дитя мое! Если хочешь, можешь все сохранить.

Он вышел во двор, спустил с цепи собаку и зашагал к мастерской, собака с восторженным лаем скакала вокруг него. Что ему Росхальде! Усадьба относилась к числу вещей, к которым он более не имел касательства. Сейчас он впервые чувствовал превосходство над женой. Он поставил точку. Принес в сердце жертву, отказался от Пьера. И с той минуты, когда совершил эту жертву, всем своим существом был устремлен только вперед. Росхальде для него кончилось, перестало существовать, как многие другие несбывшиеся надежды, как юность. Оплакивать его нет смысла! Он позвонил, прибежал Роберт.

— Я буду несколько дней писать на природе. Приготовьте небольшой этюдник, зонт, к завтрашнему утру все должно быть в порядке. Разбудите меня в половине шестого.

— Слушаюсь, господин Верагут.

— Это все. Погода не испортится? Как по-вашему?

— Думаю, постоит еще… Простите, господин Верагут, я хотел бы кой о чем спросить.

— Да?

— Прошу прощения, я слыхал, вы уезжаете в Индию.

Верагут с удивлением рассмеялся:

— Быстро же слух разошелся. Альбер, стало быть, разболтал. Ну да, я собираюсь в Индию, но туда я вас с собой взять не могу, Роберт, увы. Там не держат европейских слуг. Однако если вы позднее опять вернетесь ко мне, буду рад! Пока же я с удовольствием найду для вас хорошее место, а жалованье выплачу вплоть до нового года.

— Спасибо, господин Верагут, большое спасибо. Может быть, оставите мне ваш адрес? Я вам напишу. Дело в том… ох, все не так просто… у меня есть невеста, господин Верагут.

— Вот как, у вас есть невеста?

— Да, господин Верагут, и коли вы меня уволите, будет свадьба. Я ведь обещал ей не поступать на новое место, если уйду отсюда.

— Ну, тогда вы, поди, рады, что уйдете прямо сейчас. Но мне жаль, Роберт. Чем займетесь, когда женитесь?

— Она хочет открыть вместе со мной сигарную лавку.

— Сигарную лавку? Роберт, это не для вас.

— Вы уж простите, господин Верагут, надо попробовать. И с вашего позволения… может, я все-таки останусь у вас на службе? Покорнейше прошу, не серчайте на такой вопрос, господин Верагут.

Художник хлопнул его по плечу:

— Старина, как это понимать? Вы хотите жениться, хотите открыть нелепую лавку, а при том хотите остаться у меня? По-моему, тут что-то не так… Женитьба вам не очень-то по душе, Роберт?

— С позволения сказать, господин Верагут, ваша правда, не по душе. Она, конечно, старательная, невеста моя, тут возразить нечего. Но я бы предпочел остаться при вас. Нрав у нее крутой, и…

— Но почему вы тогда хотите жениться? Вы же боитесь ее! У вас ребенок? Или?

— Нет, чего нет, того нет. Просто осаждает она меня ужас как…

— В таком случае подарите ей красивую брошь, Роберт, я дам вам талер. Подарите брошь и скажите, чтобы поискала кого другого для своей сигарной лавки. Сошлитесь на меня, дескать, это я так сказал. И устыдитесь немножко. Даю вам неделю сроку. Глядишь, и узнаю, боитесь вы девиц или нет.

— Ладно, ладно. Я ей скажу…

Верагут перестал улыбаться. Сердито сверкнул на Роберта глазами и вскричал:

— Вы ее прогоните, Роберт, или между нами все кончено. Фу, жениться по принуждению! Ступайте и поскорее покончите с этим!

Он набил себе трубку, взял большой альбом и угольный карандаш и отправился на лесной холм.

Голодание не очень-то помогло. Пьер Верагут съежившись лежал в постели, нетронутая чашка с чаем стояла рядом. Его старались без нужды не тревожить, ведь на вопросы он не отвечал и всякий раз, когда кто-нибудь входил в комнату, невольно вздрагивал. Мать часами сидела подле его постели, что-то шептала нараспев, ласково и успокоительно. Ей было тревожно и страшно; казалось, маленький больной упрямо цепляется за свою тайную боль. Ни на вопросы, ни на просьбы, ни на предложения он не отзывался, сердито смотрел в пространство перед собой и не желал ни спать, ни играть, ни пить, ни слушать книжки. Врач приходил два дня подряд, говорил мало, назначил прохладные компрессы. Пьер подолгу лежал в легком забытьи, как бывает при горячке, что-то невнятно бормотал в своих смутных полубессознательных грезах.