Объятый приятной истомой, он закрыл глаза, повернулся к солнцу и порадовался, чувствуя, как свет пронизывает веки красным теплом. Потом удовлетворенно оглядел свой красивый чистый костюмчик и принялся подставлять солнцу блестящие желтые ботинки, то правый, то левый. Так чудесно — спокойно и слегка устало сидеть в уюте и чистоте, только вот гвоздики пахнут слишком сильно. Он положил их на стол, отодвинул как можно дальше. Надо поскорее поставить их в воду, чтобы не завяли, прежде чем папа их увидит.

Пьер думал об отце с непривычной нежностью. Как же все было вчера? Он наведался в мастерскую, папа́ было недосуг, он работал, стоял перед картиной такой одинокий, и прилежный, и чуточку печальный. Это ему хорошо запомнилось. Но потом? Разве потом он не встретил папа́ в саду? Он с усилием пытался вспомнить. Ну да, папа́ расхаживал по саду, туда-сюда, одинокий, с чужим, страдальческим лицом, и он хотел его окликнуть… Как же все было? Вчера случилось что-то страшное, жуткое или он слышал про что-то такое, но никак не мог вспомнить, что именно.

Откинувшись на спинку глубокого кресла, Пьер размышлял. Солнце теплыми желтыми лучами светило ему на колени, но радость потихоньку таяла. Он чувствовал, что мысли все ближе подступают к той жути, чувствовал: как только он ее найдет, она опять им завладеет, она стояла за спиной, подстерегала. Всякий раз, едва воспоминание подбиралось к этой грани, возникало неприятное ощущение дурноты, голова кружилась и снова слегка болела.

Гвоздики раздражали его своим слишком сильным запахом. Они лежали под солнцем на плетеном столике и увядали, так что если он еще хочет подарить их отцу, то сейчас самое время. Но он уже не хотел, вернее хотел, только очень устал, и от света болели глаза. А главное, должен обдумать, чтó произошло вчера. Он чувствовал, оно совсем близко, надо лишь мысленно ухватить его, однако ж оно ускользало, терялось.

Головная боль усиливалась. Ах, ну отчего так должно быть? Ему ведь было нынче так весело!

Госпожа Адель окликнула его с порога и тотчас вошла. Увидела цветы на солнце, хотела послать Пьера за водой, но, взглянув на мальчика, заметила, что он бессильно обмяк в кресле, а по щекам катятся крупные слезы.

— Пьер, дитя мое, что с тобой? Тебе плохо?

Он посмотрел на нее не шевелясь и снова закрыл глаза.

— Солнышко мое, скажи, что у тебя болит? Хочешь в кроватку? Поиграем? Где больно?

Пьер покачал головой, в лице отразилось недовольство, словно она досаждала ему.

— Оставь меня, — прошептал он.

А когда она приподняла его и привлекла к себе, мальчик, будто на миг охваченный яростью, не своим голосом выкрикнул:

— Оставь же меня!

Секунду спустя протест угас, он снова обмяк в ее объятиях, а когда она подняла его, слабо застонал, измученно наклонил голову и содрогнулся от приступа рвоты.

С тех пор как Верагут поселился один в своем маленьком новом доме, жена бывала у него крайне редко. И когда сейчас она, не постучав, быстро и взволнованно вошла в мастерскую, он мгновенно почуял дурную весть, инстинкт предупредил его так уверенно, что она не успела сказать ни слова, а у него уже вырвался вопрос:

— Что-то с Пьером?

Она торопливо кивнула:

— Должно быть, он всерьез захворал. Вел себя довольно странно, а недавно его опять вырвало. Ты должен съездить за доктором.

Пока она говорила, взгляд ее скользнул по пустому просторному помещению и остановился на новой картине. Она не видела фигур, не узнала даже малыша Пьера, просто неотрывно смотрела на полотно, вдыхая воздух комнаты, где уже много лет обитал ее муж, и смутно угадывая ту же атмосферу одиночества и упрямой самодостаточности, в какой давно жила сама. Но мгновение спустя она оторвала взгляд от картины и попыталась ответить художнику, который встревоженно сыпал вопросами.

— Будь добра, вызови по телефону автомобиль, прямо сейчас, — наконец сказал он, — так будет быстрее, чем в экипаже. Я сам поеду в город, только руки вымою. Буду в доме через несколько минут. Ты ведь уложила его в постель?

Четверть часа спустя он сидел в автомобиле, направляясь к единственному врачу, которого знал и который раньше иногда бывал у них в доме. По старому адресу он доктора не нашел, тот переехал. Разыскивая новую его квартиру, он встретил докторский экипаж, врач поздоровался с ним, он ответил и, только когда уже проехал мимо, сообразил, что он-то ему и нужен. Повернул обратно и нашел докторский экипаж возле дома какого-то пациента, пришлось ждать, минуты тянулись мучительно медленно. Наконец доктор вышел, Верагут перехватил его в дверях и попросил сесть в автомобиль. Доктор упирался и возражал, пришлось увезти его чуть ли не силой.

Автомобиль тотчас помчался в Росхальде, а врач положил руку Верагуту на колено и сказал:

— Что ж, я ваш пленник. И вынужден заставить ждать других, которые во мне нуждаются, как вам известно. Ну, что у вас стряслось? Ваша жена захворала? Нет? Значит, малыш. Как бишь его зовут? Да, верно, Пьер. Давненько я его не видал. Что с ним? Несчастный случай?

— Он болен, со вчерашнего дня. Нынче утром все было как будто бы в порядке, он встал, немного поел. А теперь вот опять рвота, и что-то у него, кажется, болит.

Худой рукой врач провел по некрасивому умному лицу.

— Вероятно, желудок. Посмотрим. В остальном у вас все хорошо? Прошлой зимой я видел вашу выставку в Мюнхене. Мы вами гордимся, почтеннейший.

Он взглянул на часы. Оба молчали, когда шофер переключил скорость и автомобиль с громким пыхтеньем поехал в гору. Скоро они добрались до места, но вышли у ворот усадьбы, которые были закрыты.

— Подождите меня! — крикнул доктор шоферу.

Они быстро пересекли двор, вошли в дом. Мать сидела у постели Пьера.

Врач тотчас перестал торопиться. Без спешки принялся осматривать больного, попытался разговорить мальчика, успокоил мать добрым словом и как бы невзначай создал атмосферу доверия и деловитости, которая благотворно подействовала и на Верагута.

Пьер симпатии доктору не выказывал, притих, был сердит и недоверчив. Когда ему ощупывали и мяли живот, он насмешливо скривил губы, словно считал все это нелепым и бесполезным.

— Отравление, судя по всему, исключено, — осторожно сказал врач, — и аппендикс в полном порядке. Видимо, просто несварение желудка, а в таком случае самое милое дело — ждать и поститься. Сегодня ничего мальчику не давайте, кроме черного чая, если он захочет пить, а вечером можно дать глоточек бордо. Если все будет хорошо, утром на завтрак чай и сухарик. Если возникнут боли, можете позвонить мне по телефону.

Только на крыльце госпожа Верагут начала его расспрашивать. Однако ничего нового не услышала.

— Желудок, по-видимому, изрядно расстроен, а ребенок явно весьма чувствительный и нервный. Температуры нет. Но вечером померяйте. Пульс несколько слабоват. Если лучше не станет, завтра я опять приеду. Мне кажется, ничего серьезного.