Какое бы везение ни досталось одним и невезение другим, и те, и другие могли лишь констатировать размах бедствия. Даже люди, относительно мало пострадавшие от пожара, были сильно травмированы увиденным и пережитым. Савойский посол Ж. де Местр признавал: «Сомневаюсь, чтобы со времен пожара Рима при Нероне человеческому взору представало нечто подобное. Те, кто стали свидетелями этого, не находят слов, чтобы описать увиденное. Мне довольно будет сказать, что на расстоянии 84 верст было явственно заметно то белесое свечение, которое создают большие пожары, а один немецкий натуралист, состоящий при графе Алексее Разумовском, написал ему, что на расстоянии 15 верст он посреди ночи свободно читал при печальном свете этого пожара»145. Можно предположить, что и мадам Фюзий делала записи в свой дневник при этом же освещении! Но для московских французов, переживших ужасы пожара и грабежей, страхи, печаль и отчаяние еще не закончились. После огня новым испытанием для большинства из них стала наполеоновская оккупация, продолжавшаяся шесть недель.

Войдя в нее, он нашел голод, а уходя – собственную погибель.

Губернатор Ростопчин. Письмо царю Александру I от 2/14 декабря 1812 года.

Пожар наконец закончился, и Наполеон и его войска вновь овладели Москвой. Конечно, обстоятельства не благоприятствовали мирной и разумной оккупации города. Контролировать город и умы его жителей было совсем не просто. Требовалось срочно принять неотложные меры, как гуманитарного, так и материального характера, при этом не показывая слабости. Совсем наоборот: наполеоновская армия – это сила, и она должна демонстрировать свою мощь. Голод и отсутствие безопасности, царящие в городе, являлись для Наполеона шансом утвердить свою власть, в кратчайшие сроки ликвидировав беспорядки, вызванные политическим вакуумом. Члены французской колонии, со своей стороны, смогли приподнять голову, однако, сохраняя при этом осторожность, поскольку положение их оставалось крайне деликатным: они – иностранцы в городе, оккупированном их соотечественниками. Не станет ли время оккупации для них временем коллаборационизма?

В пятницу, 6/18 сентября 1812 года, пожар, на протяжении шести дней опустошавший Москву, был локализован. Он затухал. Население наконец-то cмогло перевести дух. Наполеон, вернувшийся в Кремль, решил как можно скорее принять необходимые меры по облегчению положения жителей, которые лишились своего имущества и были совершенно растеряны. По городу бродили голодные собаки, не хватало фуража для лошадей, а люди питались только картошкой и капустой. Не последуют ли за пожаром и грабежами голод и эпидемии? Тревожные признаки этого серьезно беспокоили власти. A. Домерг свидетельствовал: «Но чего ради было возвращаться к этим очагам? Те дома, что сохранились, оказались превращены в казармы, и законным владельцам было трудно отстоять перед военными свои права. Отсюда тягостные сцены, эти картины ужасающей нищеты, кои являли многие семьи, прежде богатые и уважаемые. Они проходили мимо вас в лохмотьях и со слезами умоляли о куске хлеба, который вы не могли им дать…» Тогда Наполеон решил реквизировать дома, брошенные владельцами, чтобы разместить в них несчастных, потерявших кров. «В это же время, – рассказывал шевалье д’Изарн, – Бонапарт, желая показать свое большое великодушие в отношении несчастных иностранцев, оставшихся без хлеба, одежды и крыши над головой, приказал, чтобы их пустили в два дома (Медицинскую академию и дом Давыдова), отданные под эти цели, и пообещал распределять между ними продовольствие при посредстве троих синдиков, кои будут назначены для управления этими домами. Одновременно тем, кто нуждался в помощи, была предложена служба в армейских канцеляриях; им всем пообещали соблазнительное жалование. Многие, обманутые этой наживкой, явились по доброй воле и посему оказались вынуждены защищать дело, которому не служили». Француз намекал на сотрудничество с противником, коллаборационизм. Но пока что большинство уцелевших об этом совершенно не думало, главное для них было – жить, вернее, выжить вместе с их семьями. Действия императора, раздававшего продовольствие, определявшего людей на временное жилье и дававшего им занятия, всеми оценены были весьма высоко. Ведь у большинства больше не существовало жилищ. Очень немногим, как г-же Фюзий, повезло найти свой дом неразрушенным. «Консьержка, – рассказывала она, – помогла мне немного прибраться и поведала, что здесь происходило в мое отсутствие. Едва я успела навести порядок в своей квартире, состоявшей из двух комнат, как явился офицер.» Он объявил ей, что дом реквизирован армией. «Его займет генерал, – уточнил он. – Впрочем, для бездомных организованы приюты». Можно себе представить реакцию актрисы на эти слова. Придя в ярость, она наотрез отказалась покидать свой дом. В конце концов, ситуацию уладил приход генерала Кюриаля, и г-жа Фюзий получила разрешение остаться. Тем временем множество москвичей безрезультатно искало себе крышу над головой. А император продолжал прилагать усилия для поправки положения. Он взял под свою личную защиту сиротский приют, называемый Воспитательным домом, которым в тот момент руководил старик, г-н Тутолмин. Большое здание приюта тоже чудом уцелело при пожаре146. Наполеон постарался организовать временное пристанище для погорельцев и с этой целью реквизировал многие здания, в частности, дворец князя Адианова. Он направил уцелевших жителей в больницы, но там ощущалась нехватка во всем: не было врачей, санитаров, медикаментов и, конечно, продовольствия. Также очень многочисленны были раненые: по некоторым сведениям, их насчитывалось более 15 тысяч. «Тотчас всем хирургам французской армии, – рассказывал аббат Сюррюг, – был отдан приказ организовать помощь всем больным, разместив их в приличных домах, и подавать точные донесения о состоянии этих несчастных»147.

Москва. 24 сентября 1812 года

Несмотря на все эти экстренные меры, ситуация оставалась очень далека от нормальной. Похоже, голод поселился в городе надолго: мука и хлеб продавались на вес золота. Трактиры и рестораны мало что могли предложить своим клиентам. Многие из последних приносили хлеб с собой, как во Франции в период революционного террора! А снабжение Москвы продовольствием становилось тем временем все более сложным делом. Окрестные деревни либо истощили свои запасы, либо были сожжены. Они практически ничем не могли помочь населению. Тут же возникла торговля предметами первой необходимости. «Когда огонь погас, – рассказывала г-жа Фюзий, – мы решились обойти еще дымящиеся развалины; у нас не было ничего, самых простых вещей. Солдаты предлагали нам покупать у них то, что они же отняли у нас несколькими днями ранее, и мы еще были счастливы возможности приобрести это, пускай и за деньги. Мы продолжали пребывать в постоянном страхе».

Бюллетень Великой армии. 9 октября 1812 года