Наконец, именно в этом доме сразу после прочтения текста херема Спиноза якобы и произнес свою знаменитую фразу: «Пусть себе поступают, как знают. Мне решительно все равно, но напрасно запрещают мне с такой силой то, чего я и не думал делать». И уже дальше последовала приведенная ранее эскапада, что он уходит из еврейства, подобно тому, как евреи в свое время уходили из Египта.

Впрочем, опять-таки не исключено, что фраза эта была выдумана позднее; достоверность ее столь же сомнительна, как и достоверность того, что Галилей и в самом деле произнес: «И все-таки она вертится!» Большинство историков науки, как известно, убеждены, что эти слова были приписаны Галилею итальянским журналистом Джузеппе Баретги в 1757 году.

Из одной биографии Спинозы в другую кочует и история о том, что якобы после наложения на него херема сестры пытались присвоить наследство, доставшееся ему от отца. Тогда Спиноза подал против сестер иск в городской суд, который признал его право на свою долю наследства, после чего философ демонстративно отказался от полагающегося ему имущества и оставил себе лишь родительскую кровать, на которой он был зачат.

То, что Спиноза и в самом деле таскал за собой всю жизнь эту кровать, — по всей видимости, правда. Но вот никаких подтверждений тому, что Спиноза вел судебную тяжбу с сестрами, у нас нет. Да и не могло быть такой тяжбы, так как к тому времени у него оставалась в живых только одна сестра — Ребекка. Так что, скорее всего, речь идет об очередном вымысле, имеющем под собой некую отдаленную реальную подоплеку, связанную с разделом имущества родителей между Бенто, Ребеккой и Габриэлем де Спиноза.

* * *

Несмотря на то что к лету 1656 года Спиноза окончательно отошел от коммерции и был стеснен в средствах, он отнюдь не обретался в доме ван ден Эндена в качестве приживала.

К этому времени он и сам мог давать уроки латыни, греческого и даже основ математики, и эта работа с лихвой покрывала плату за аренду жилья и пансион. Кроме того, он продолжал выступать на собраниях коллегиантов, которые теперь, бесспорно, признавали в нем своего духовного лидера и учителя (или, как сказали бы в наши дни, гуру).

Видимо, именно друзья и ученики сняли для Спинозы новую квартиру — в районе Сингела, одного из четырех главных каналов Амстердама. Квартал этот во второй половине XVII века считался очень престижным, и жить там было по карману далеко не каждому. Однако отсюда было всего несколько шагов и до театра, и до школы ван ден Эндена, и до молельного дома коллегиантов, и… до еврейского квартала, за жизнью которого Спиноза продолжал пристально наблюдать.

Кстати, как сообщает Стивен Надлер, не стоит думать, что после херема все как один евреи отвернулись от Спинозы. Время от времени он заглядывал в гости к своим еврейским друзьям и засиживался у них допоздна. Речь, разумеется, идет о наиболее либеральных еврейских семьях Амстердама, считавших себя вправе пренебречь постановлением маамада. Но вместе с тем и они отнюдь не были готовы к исключению из общины, а потому визиты Спинозы старались не афишировать.

К числу таких евреев относились врач Авраам Мигель Рейносо, а также некий кондитер, сахарозаводчик и торговец табаком по имени Пачеко. Оба были родом из Севильи и упоминаются в доносах капитана де Мартинелли. Вероятнее всего, со Спинозой они познакомились через общего приятеля Хуана Прадо, с которым все были знакомы, еще живя в Испании.

Тот же Мартинелли сообщает, что, продолжая дружить со Спинозой и Прадо, Рейносо и Пачека отнюдь не разделяли их взглядов. К примеру, оказавшись за общим столом с де Мартинелли, они постоянно демонстрировали соблюдение всех заповедей иудаизма, и когда капитан как бы между прочим предложил Рейносо и Пачеке отведать свинины, они категорически отказались от этого предложения.

Раввинам и членам правления, безусловно, было известно о том, что эти двое нарушают херем, но они делали вид, что ничего не замечают, не желая спровоцировать новый скандал внутри общины, в которой и без того хватало конфликтов.

Во всяком случае, ни Пачеко, ни Рейносо никогда не подвергались херему, и к ним вообще никогда не предъявлялись какие-либо претензии. Впоследствии Авраам Мигель Рейносо лишь еще больше укрепился в вере и присоединился к числу наиболее яростных критиков Спинозы.

* * *

«Ничто больше не удерживало его в Амстердаме, а потому он покинул его и поселился в доме у одного из своих знакомых, жившего на пути из Амстердама в Оверкерке»[60], — сообщает Колерус, переходя к описанию нового этапа в жизни Спинозы.

Некоторые исследователи видят в этом подтверждение тому, что после херема Спиноза все-таки покинул Амстердам, а значит, изгнание из города — вынужденное или добровольное — все же имело место.

Однако следует вспомнить, что уже в то время Оверкерк, расположенный всего в десяти милях от Амстердама, считался дачным поселком, в котором амстердамская элита отдыхала летом «вдали от шума городского».

Спиноза, судя по всему, поселился в этой уютной деревеньке в доме судьи Конрада Бурга — одного из самых богатых жителей Амстердама. Спиноза дружил с сыном судьи Альбертом, который перед поступлением в Лейденский университет учился в школе ван ден Эндена, где и познакомился со Спинозой. Альберт (с которым нам еще предстоит встречаться) свел нового друга с отцом, втайне сочувствовавшим коллегиантам, и он был рад предоставить свой дом в распоряжение молодого человека, которого сами коллегианты считали светочем мысли.

Но, как верно подмечает Стивен Надлер, Спиноза, живя в Оверкерке, мог без труда наведываться в Амстердам, когда ему хотелось.

Спиноза продолжал участвовать в театральных постановках школы ван ден Эндена, время от времени выступал на коллегиях, да и просто встречался с друзьями за кружкой пива.

Вероятно, именно в этот период в один из вечеров, когда Спиноза возвращался домой, и произошло (если, конечно, и в самом деле произошло!) покушение на его жизнь со стороны какого-то еврейского фанатика.

Но даже у современников Спинозы версии этого весьма странного события расходятся, вновь вызывая аналогии с разночтениями в текстах канонических Евангелий.

«Господин Бейль рассказывает, кроме того, что однажды при выходе из театра на Спинозу бросился с ножом какой-то еврей, нанесший ему удар в лицо, и что, хотя рана была не опасная, очевидно было, что еврей намеревался убить его. Однако хозяин Спинозы и жена его, оба и теперь еще здравствующие, передавали мне этот факт совершенно иначе. Они слышали его из уст самого Спинозы, который часто рассказывал им, что однажды вечером, выходя из старой португальской синагоги, он заметил невдалеке от себя какого-то человека с кинжалом в руке; это заставило его вовремя остеречься и уклониться, так что удар скользнул только по его одежде. На память об этом событии Спиноза сохранял полукафтанье, пронзенное кинжалом злоумышленника», — сообщает Колерус.

Если дело происходило уже после отлучения, то что Спиноза мог делать в синагоге, если и до херема, уже в 1656 году, он появлялся там от случая к случаю? В связи с этим версия о том, что нападавший подстерег Спинозу на выходе из театра, кажется куда более правдоподобной — тем более что театр у евреев того времени считался «нечистым», языческим местом, где богобоязненному человеку делать было нечего.