– Знамо, что не потерпит, – побледнев, промолвила Онисья.

Настя нехорошо прищурилась:

– Вот и думайте!

– Так ты все уже… за нас…

– Тогда слушайтесь меня, коли жить хотите, – решительно заявила девчонка.

Ох и глаза у нее были сейчас! Пылающие, дикие… Такая точно убить сможет, что уж и говорить.

– Вот что, – не оглядываясь, быстро продолжила Настя. – Я сейчас отойду, а вы… кто-нибудь из вас – раздевайтесь.

– Как – раздеваться? – опешила, зарделась Онисья. – Догола?

– Догола. А как вы думали? Кто-нибудь из вас… скорее решайтесь.

Авраама подергала рыжую челку:

– Я, если надо, могу…

– Вот и славно… Обожди немножко. Ой!

Поднявшись на ноги, Настасья прихватила корзину и, вдруг скривившись, принялась громко, с надрывом стенать:

– Ой, лихо мне, лихо! Ой, живот, девы. Схватило… Отойду-ка за куст, ага… А вы подождите.

Блеснув карими очами, девушка быстро скрылась в кусточках, затаилась, наложив на тетиву стрелу… Теперь только ждать осталось. Может, и не так все, как подумалось, но – береженого Бог бережет, так-то!

А на полянке возле рябиновой рощицы между тем разворачивалось прелюбопытнейшее для похотливого мужского глаза действо.

Резко вскочив на ноги, рыженькая Авраама вдруг громко заверещала и с криком: «Ой, какой-то жук за шиворот забрался!» – быстро стащила с себя сарафан, а следом за ним – и рубаху, оставшись в чем мать родила. Небольшого роста, белокожая, с грациозным, словно у лебедушки, станом и крепенькой, с припухлыми розовыми сосками, грудью, Авраама была очень красива – и прекрасно это знала. Красивые девушки вообще врут, когда говорят, что не догадываются о своей красоте! Эта вот, рыженькая, никому не лгала: ни себе, ни людям, ни неведомым – добрым или злым – зрителям, таившимся сейчас в можжевельнике.

Впрочем, таились они недолго. Не успела Авраама, явно любуясь собой, покрутиться, подставив подружке спину якобы для поисков мифического жука, как из лесу выскочили трое мужиков и что есть мочи понеслись к девкам:

– А ну-тко, девы! Ужо посейчас… ужо…

Всех троих девушки знали, не так, конечно, чтоб уж очень хорошо, но знали, в ватаге видели – та самая троица, что нагнала струги на лодке: белобрысый нелюдимый татарин Исфак, мосластый, с лошадиным лицом, Карасев Дрозд – мужичонка так себе, недалекий – и здоровущий звероватый Лютень с обширной, сверкающей на солнце плешью. Лютеня в ватаге никто не любил – побаивались за нрав свирепый, обожглись уже как-то раз казачки, подразнили… потом едва ноги унесли, да и не унесли бы, коли б сам атаман не вмешался. С самого начала, как только приняли в круг, эта троица всегда держалась наособицу, ни с кем не дружилась. Для общения им вполне хватало друг друга… а вот теперь, видать, захотелось дев. И златого идола они тоже хотели, значит – вовсе не собирались оставлять девчонок в живых.

Рассудив так, Настена больше не думала – просто прищурила левый глаз да потянула наложенную на тетиву стрелу…

Лютень догнал бросившихся бежать дев первым, поймал голую Авраамку за локоть, швырнул на проталину и вдруг, вытащив кнут, принялся хлестать, хлестать, хлестать… несчастная девушка закричала, закрывая лицо руками… Плешивый палач осклабился да, пнув девчонку в бок, снова занес кнут… Замахнулся, да вдруг обмер, осел, повалился наземь в подтаявший на солнышке снег. В толстой шее Лютеня торчала тонкая остяцкая стрела с серыми перьями трясогузки, из раны толчками выбивалась кровь.

– У-у-у! – силясь подняться, утробно завыл палач.

Собравшись с силами, вытащил из горла стрелу… пару раз дернулся… и застыл, широко раскинув в стороны руки.

Тем временем еще одна из дюжины выпущенных Настеною стрел поразила в бок Дрозда Карасева. Оба – Дрозд и татарин Исфак – уже раздевали Онисью, бросив девчонку в снег, рванули одежку, растелешили… лапали за грудь…

– Ай-у-у-у! – схватившись за бок, закричал, заканючил мосластый. – Ой, мочи нет, нет…

– Бежим! – взглянув на поверженного Лютеня, живо сообразил татарин. – Тут где-то стрелки у них, лучники! В лес, живо!

– Ой, бок ты мой, бок! – снова заныл Карасев.

Однако же совет своего напарника исполнил вполне даже проворно – плюнув Онисье в лицо, побежал, охая и держась за бочину.

Настя послала пару стрел им вослед… не попала да махнула подружкам рукой:

– Вот что, девы, вдоль реки обратно пойдем.

– Там же болото!

– А в лесу – эти. Как сами-то?

– Да ничего, – неожиданно улыбнулась Онисья. – Платье токмо порвали – жалко, да в морду плюнули. Ничо! Это вот Авраамушка, бедолага… Больно, поди.

– Да уж – больно, – со стоном потрогав кровавые рубцы, рыженькая со страхом покосилась на мертвого. – У-у-у, злыдень! Поделом тебе, поделом.

– Это я виновата – замешкалась, – покусав губу, тихо призналась Настя. – В тебя боялась попасть.

– Так ведь не попала ж! Ничо. Ой, Настена, кабы не ты… не знаю, что и было б!

В острожек девушки вернулись к вечеру – без рябины, с трясущимися от пережитого ужаса губами. Обо всем отцу Амвросию и поведали, Авраама даже показала рубцы от кнута на обеих руках, хотела было и на спине показать, да священник, поспешно перекрестясь, замахал руками:

– Верю, чадо, верю!

Поначалу отец Амвросий намеревался пустить по следам злодеев погоню, но по здравом размышлении раздумал: у беглецов сто дорог, а места вокруг незнаемые – куда идти, на ночь-то глядя? Да людоеды еще, об этих тварюгах тоже забывать не следовало. И мясо нужно было солить – забот хватало.

О произошедшем долго судачили казаки – ничего ведь не скроешь! Ругали «воров», жалели девчонок, особенно – Аврааму, ей ведь больше всего досталось. Рыженькая, впрочем, не печалилась: ее воздыхатель и, верно, будущий жених светлобородый кормщик Кольша Огнев после всего случившегося разве что на руках не носил свою пассию. А та и рада была, а как же! Гуляли с кормщиком бережком, по кусточкам тискались.

– Коленька, а ты меня правда-правда любишь?

– Конечно, люблю! Больше жизни самой.

– Это хорошо…

– А ты, Авраамушка? Ты меня любишь?

– Ой… не знаю, наверное…

– Душа моя вся тобой полна, люба! Еще раз скажу, не поленюся: коли пойдешь за меня, все для тебя сделаю! Жить как царица будешь.

– Не врешь?

– Да что ты! Христом Богом клянусь. Хочешь, перекрещусь?

– Поцелуй лучше… Да осторожней руками-то – спина болит еще.

– Ах ты ж моя любушка!

На Настену тоже косились, показывали пальцами – вон, мол, она! Из лука остяцкого самому главному злыдню засадила стрелу в шею. Молоде-ец! Токмо… бедовая жена из такой оторвы выйдет! Ох, атаман, атаман… Тут уж теперь и не скажешь: кто в семейке – коли сложится – за главного будет?