Ивану снились карие, с золотой поволокой глаза, милое лицо с тонкими и, кажется, уже такими родными чертами, каштановые, словно ветки дуба, волосы со светлыми, падающими на лоб прядями… Тонкий стан, нежная, золотистая кожа, ах… когда ж доведется эту кожу погладить, почувствовать нежное шелковистое тепло? Когда? Когда же?

– Атамане, поднимайся скорей! Вогулич наш следы в лесу видел.

– Следы? – еще до конца не проснувшись, Еремеев оторвал голову от брошенного на лапник армячка, непонимающе глядя на верного оруженосца Якима.

Спали казаки в шалашах – не ленились, рубили на ночь пушистые еловые ветви – долго ли?

– Что за следы? Какие?

– Да он сейчас сам расскажет, позвать?

– Не надо. – Атаман поспешно нахлобучил шапку. – Сам выйду к костерку. Костер-то горит, чай, еще.

– Гори-ит.

Стоял тот самый ранний предрассветный час, когда солнце едва окрашивало золотисто-алыми зарницами синее ночное небо, дневные птицы еще не начинали петь, а ночные уже угомонились, и оттого кругом царила столь глубокая, до звона в ушах, тишь, что, казалось, крикнешь – и за сотню верст услышат.

На небольшой, расчищенной от снега полянке неярко горел костер, как говорили казаки, шаял. Теплились красным уголья, пахло остатками вчерашней каши – ее-то с удовольствием и наяривал прямо из котелка сидевший у костерка Маюни в какой-то куцей, с бисером безрукавке из тонкой выделанной оленьей кожи. Сброшенная малица лежала тут же, рядом, где и бубен, и – в небольшом саадаке – меткий, со стрелами, лук. Новый. Старый-то остяк подарил Насте.

Ишь ты, тоже еще… покривил губы Иван. От горшка два вершка, а туда же – к девкам! С Настеной-то они спелись, правда так, как брат с сестрой. Что ж, пусть…

Присев к костру, атаман погладил шрам и протянул руки к шающим углям:

– Яким сказал, ты какие-то следы видал?

– Видал, да-а. Покажу, идем.

– Так ведь темень же! – усмехнулся Еремеев. – Что и увидим-то?

– Увидим. – Поднимаясь на ноги, подросток потянулся к малице, да, подумав, махнул рукой: тепло вроде.

И в самом деле – тепло, – спускаясь следом за парнем к реке, с удивлением отметил для себя Иван. Ну, не так, как летом… но, примерно, как в апреле. Это перед Рождеством-то! В Сибирской земле!

– Господи! – Оказавшись у неширокой речки, атаман не смог сдержать удивленного возгласа.

Еще бы! Речка-то оказалась без льда – чистая! Черная вода, выгибаясь излучиной, текла за крутой, густо поросший соснами холм, над рекою белесо светилось небо. И правда, не так уж и темно, не так уж…

– Ну, и где тут следы? – негромко поинтересовался Иван.

Маюни приложил палец к губам:

– Тсс! Менквы, словно зверь дикий, чуткие, а по реке звуки далеко идут, да-а. А следы, атаман, вот. Нюхай!

Пожав плечами, Иван принюхался… черт! И как сразу-то не почуял. Дерьмом шмонит так, что хоть нос затыкай!

– Тут, невдалеке, испражнялись менквы, – обстоятельно пояснил проводник. – Запах сильный идет. Недавно они здесь были, да-а.

– С чего ты взял, что это менквы?

– Больше некому. Людей здесь столь много нет. А звери… зверей мы б так не почуяли бы.

– Хорошо. – Подумав, атаман согласно кивнул. – Сейчас рассветет – глянем, что там за отхожее место.

Лучше бы не глядели!!!

Едва начало светать так, что уже можно было рассмотреть хоть что-то, Еремеев и Маюни осторожно зашагали на запах. Пробирались вдоль реки ивами, по-зимнему голыми, но Иван ничуть не удивился бы, если б вдруг увидел на них и листья. А вот почки-то набухли, ага! Сильная, сильная оттепель.

– Вон там, чуть повыше…

– Не свалиться бы невзначай… Ой!!!

Иван не удержался, поскользнулся на какой-то мерзости да кубарем скатился в заросший густыми кустами малины овраг, охнул, протянул руку… И к ужасу своему, уперся ладонью в обглоданное, с комками запекшейся крови тело! Конечно же, без головы… голова валялась рядом – тоже обглоданная и разбитая, видимо, гнусные людоеды доставали, высасывали мозг.

– Что же, они их – сырыми… Огня не ведают?

– Ведают. Только разжигать не умеют, да-а. В стойбищах своих специально огонь поддерживают, сухими сучьями кормят. А ежели вдруг погаснет – виновного тут же съедят.

– Какие милые человецы…

Ивана едва не вырвало – до чего стало мерзко от всей этой вони, от крови, от вида по-звериному растерзанных тел. Именно так – тел, их тут оказалось несколько… почти все казаки. Или даже – все.

– Афони среди сожранных нету, – уже позже, после детального осмотра, сообщил верный Яким. – Там в кафтанах все. Одни клочья, они, конечно, остались, а черного-то подрясника да сермяги нигде не видать.

– Ах, казаки, казаки… – Еремеев тряхнул головой: на виске сильно заныл шрам. – Уготовила вам судьба смерть лютую, жуткую… Ничего! – В светлых глазах атамана блеснула грозовая ярость. – Ничего! Нагоним людоедов, перебьем всех – этаку погань жалеть нечего! К тому ж… может, Афоне бежать удалося? Коли всех сожрали, а его – нет.

Рейдовых казаков – как гордо именовался отрядец – воодушевлять нужды не имелось, все прекрасно себе представляли, с кем связались, видели обглоданные тела друзей, в глазах воинов читалась суровая решимость убивать! Убивать всех людоедов, без сожаления.

В поход выступили тотчас же, как только погребли останки несчастных своих сотоварищей, с этим управились быстро и дальше шагали без остановок, не до привалов было, да и желание имелось лишь одно – догнать.

Шли кедровым лесом, затем свернули к реке, потом вновь вернулись к лесу, на этот раз – сосновому, затем взобрались на пологий холм – хороший оказался тягун, уж пришлось попотеть, тем более с пищалями-то. Меж холмами, вниз, вдоль реки, тянулась узеньким языком свободная от снега долина, исходившая от солнца дрожащим белесым паром. Посреди долины, у небольшой заводи, связанной с рекой широкой, заросшей густыми камышами протокой, виднелись какие-то странные фигуры в количестве десятков четырех особей, мало напоминающих человеческие.

– Менквы, – тревожным шепотом предупредил Маюни.

Атаман вскинул к глазам подзорную трубу, глянул… и ахнул! Людоеды менквы оказались приземистыми и, по всей видимости, очень сильными людьми… все же – людьми! – сутулыми, с несуразно длинными руками и корявыми пальцами, с мощными кривыми ногами, с приплюснутыми черепами. Но самое главное – это были их лица: совершенно зверообразные, злобные, с низким лбом, массивными надбровными дугами и красными, пышущими адским огнем глазками пожирателей человеческого мяса!

Меж собой людоеды держались недружно – собачились, дрались не пойми из-за чего, а вот один подозвал к себе, судя по грудям, женщину, такую же уродливую и кривоногую самку, сорвав с «девы» набедренную повязку из шкур, поставил на четвереньки, с похабным воем пристроил чресла…